Плюх! Плёх! Плюх! Голодная рыба, одна за другой устремлялась наверх в погоне за рачками. Окуни постились весь день, с того самого часа, как поднялись с приливом к Полупенсовому мосту, и до того, как вернулись в заводь с отливом мимо удильщиков, сидящих на берегу. Обычно люди уходили домой ужинать прежде, чем наступало время ужина у рыбы. Вот тогда-то и появлялся мудрый рыболов Старый Ног со своим семейством; они стояли недвижно, дожидаясь, когда окуни заплывут на мелководье и, сверкая боками на крутых поворотах, начнут гоняться за мальками — плюх, плёх, плюх! Старый Ног втянул голову в плечи, внимательно глядел в воду и пощелкивал клювом. «Кэк! Кэк! Кэк!» — дружно кричали слетки, хлопая крыльями и спотыкаясь о свои длинные пальцы, так они торопились схватить серебристую рыбку.

«Гарк!» — сказал Старый Ног, проглотил окуня и оттолкнул четверку длинной шеей и клювом. «Гарк!» Молодые отошли подальше: отец еще никогда не говорил с ними так сурово. Один из них заметил мерцающий трепет — рыбу — и сделал шаг вперед; окунь увидел врага и ушел на глубину. «Гарк!» — резко крикнул Старый Ног, и птенцы застыли на месте.

Когда стемнело, в заводи послышалось чмоканье, словно кто-то втягивал ртом воду. Это кормились угри-самцы: тонкие, маленькие, цвета грязи, они встретят своих более крупных темно-синих самок только во время осенней миграции. Стремительно извиваясь, угри искали на мелководье рачков. Стоило одному из них мелькнуть возле клюва — «щелк!» — резкий удар, и угорь, сплетаясь узлом, взлетал в воздух и исчезал в горле цапли.

Железнодорожный мост длинным, низким пятном темнел на фоне чуть поблескивающих воды и неба. Плюх, плёх — шел по заводи окунь. Несколько рыб стояло у круглых железных быков, носом по течению, глядя вверх, не появится ли черной точкой рачок. Их прыжки эхом отдавались под фермами моста.

С тревожным криком пролетел в темноте напуганный чем-то песочник, который выискивал корм под илистыми откосами у пустынной Ланкарской губы. С галечного берега, где охотились цапли, ему ответил кроншнеп.

Чуть ниже моста в заводь впадал небольшой ручей; вода то намывала невысокие песчаные перекаты, то слизывала их с шорохом-бормотаньем. Плюханье, плеск — окунь кормился в водорослях на валунах за мостом. «Топ, топ, топ» — пять темных теней двигались по мягкому сырому песку у входа в губу. Топот затих, тени скользнули в заводь, еще невнятнее забормотал ручей. Белохвостка привела своих четырех детенышей из Приюта Ясеней-Близнецов.

Плесканье стало затухать — большинство окуней наелось до отвала. Но вот у груды камней мелькнуло что-то белое. Один окунь поднялся, чтобы схватить рачка огромным ртом. Плюханье. Мерцанье. Плеск. Пузыри. Темная тень вылезла из воды с окунем в пасти. За ней, «гирркая» на валуны, три тени поменьше. Белохвостка опять нырнула в заводь.

«Крарк! Кэк! Арк! Кэк! Кэк! Кэк! Кэк! Кэк! Кэк! Кэк! Гарк! Кэк!»

Задрав головы, не спуская глаз с реки, цапли беседовали между собой. Они увидели трех выдрят, которые дрались за рыбу на груде камней, и две головы в воде между первым и вторым быками моста. Таркволь, старший из детенышей, плыл за Белохвосткой, потому что любил охотиться самостоятельно, и только в заводи Шести цапель встречал незнакомую большую выдру, которая весело гонялась за ним вокруг устоев, но никогда не кусала. Таркволь — выдренок-самец с двумя белыми пальцами на одной из лап — был сильнее других выдрят и часто, не зная того, причинял им боль во время игр.

Окуни движениями хвоста и плавников удерживались возле опор моста и смотрели вперед и вверх в тусклую воду. С боков и позади их окружал мрак. Таркволь и Белохвостка обогнули бык с двух сторон, уйдя глубже, чем окуни, чьи узкие силуэты четко вырисовывались у них над головой. Один окунь увернулся от Белохвостки, но тут же был схвачен Таркволем. Выдренок съел рыбу на зыбуне правого берега, подальше от остальных выдрят. Острый кончик спинного плавника уколол ему пасть.

Выдры ловили угрей у отмелей на глазах у голодных цапель; те без умолку сердито кричали низкими, хриплыми голосами. Когда выдрята наелись, они стали возиться на песке, убегая все дальше и дальше, пока не очутились позади цапель на гряде гальки, где торчали полузасыпанные коряги. Кроншнепы — те, кто не нашел себе пары и не улетел на вересковые пустоши и болота, — вспархивали с «горок» и уносились вдаль, приливную полосу.

— Хью-и-ик!

Таркволь, игравший с дырявой тульей шляпы — рыбаки всегда держали наживку в старых парадных котелках, — услышал свист и кинулся обратно в заводь. «Крарк!» — вскричал Старый Ног и взлетел перед ним, бороздя пальцами воду. «Кэк! Кэк! Кэк! Кэкк!» — его подруга и молодые цапли взлетели следом. Старый Ног перемахнул через мост, но, услышав шум прилива, повернул и понесся вверх по речной долине. Остальные цапли — за ним. С пронзительным «гарк! гарк!» он бросился на них. Старый Ног был измучен: много недель подряд он, голодный, отрыгивал почти все, что ловил, в прожорливые глотки уже оперившихся птенцов и частенько — в прожорливую глотку подруги. «Крарк!» — на этот раз довольно. Старый Ног остался один.

Всю неделю выдры приходили ночью в заводь, пока отлив, который с каждым разом начинался все поздней и поздней, не перешел на день, и охота прекратилась. Однажды вечером, когда лишь верхушка Кумжевого камня у Протокового моста виднелась во вздувшейся после грозы реке, Тарка, Белохвостка и четверо выдрят поднялись вслед за косяком кумжи к мельничной запруде. Они пробыли там до восхода солнца и поймали несколько рыб в уже опавшей и снова чистой воде. Приют Ясеней-Близнецов остался далеко позади, поэтому днем выдры отдыхали в вымоине под дубом, куда можно было попасть через вход под водой. На следующую ночь выдры двинулись дальше, они ловили рыбу и пожирали ее на камнях и мелях, а затем ныряли за новой добычей.

Таркволь плыл рядом с Таркой; выдренок был ловкий и быстрый, как его родитель, и иногда выдергивал рыбу у него изо рта. Они кувыркались и шумно возились, хватая друг друга пастью за хвост и голову, словно намереваясь укусить. Их радостный свист раздавался далеко по реке; донесся он и до Старого Нога, когда тот плыл по небу в меркнувшем свете луны.

На следующую ночь луна поднялась еще бледнее, и на рассвете Белохвостка повела выдрят вниз по течению, Тарка отправился дальше один, но повернул обратно и позвал Белохвостку к Протоковому мосту поиграть вместе в последний раз.

— Хью-и-ик!

Они играли в старинную игру, известную всем здешним выдрам еще до прихода римлян. Они гонялись друг за другом вокруг волноломов среднего быка, пока звезды не затопило небесным приливом, надвигающимся с востока, пока на горизонте не потемнели деревья, не взмыли с песнями жаворонки.

— Хью-и-ик!

Таркволь вылез вслед за Таркой на берег, не слушая призывов матери, и побежал по выдриной тропе к следующей излучине. Поплыл за отцом вверх по реке и вновь срезал путь через пойму до поворота, но тут, напуганный дневным светом, возвратился к воде и спрятался под явором. А Тарка продолжал подниматься по реке еще несколько миль и наконец подплыл к убежищу в тенистой запруде, где играла, прыгала кумжа. Солнце выглянуло из-за холмов, месяц садился, как перо, уроненное летящей к дому совой. Журчала вода. Тарка спал, и ему снилось, что он приходит с Таркволем к неведомому ему морю, где вдоволь еды и никто не охотится на выдр…

В половине одиннадцатого утра у моста ниже Черной заводи остановился крытый автофургон. Из кабины водителя вышли трое мужчин; при звуке их шагов в кузове раздалось глухое рычанье. Услышав голоса гончих, затявкали два терьера — Кусай и Зуботычина, — натянув поводки, которые держала девушка в куртке и короткой синей саржевой юбке.