Потом вода отступила, плавник, застрявший на ветках, отметил верхнюю границу половодья. Река медленно текла через заводь, отсвечивая под чистым зеленым небом. У дальнего конца заводи она огромной, с брызгами звезд на когтях, лапой охватывала небольшой остров, где росла одинокая плакучая ива. На подходах к острову течение незаметно убыстрялось, волны с ропотом били о камни, стремительными струйками накатывались на мели. Миновав остров, река неслась сверкающим потоком меж заросших ольшанником и ивняком берегов. За излучиной она еще ускоряла свой бег, мелодично журча на перекатах из нагроможденных паводком камней и наконец, утратив веселый нрав, погружалась в глухое молчание соленых глубин моря. Топкие в низовьях берега были прорезаны дренажными канавами. Каждые двенадцать часов море подходило к рукаву чуть ниже Полупенсового моста — миг лёта для Старого Нога, — а сизигийные приливы облизывали откосы до самой излучины. Вода тут же уходила вспять, ибо море здесь не знает покоя.
Упавшее дерево чернело в тускло мерцающей Лососьей заводи. Над лугами бесшумно поднимался туман, белый, точно пушистая бахрома на совиных крыльях. С тех пор как стерлись последние тени, он полз сюда из леса за мельничной протокой, донося своим дыханием ароматы дня, когда пролеска и первоцвет сгибались под тяжестью пчел. Теперь пчелы спали, лишь мыши шныряли среди цветов. Туман стлался над прошлогодней листвой — бесшумный и светлый дух вод, издревле наполнявших широкое некогда речное русло; говорят, что в стародавние времена морские приливы покрывали всю эту низину и римские галеры подходили к самым холмам.
По стенкам выемки, оставшейся на берегу, к ломаным корням дуба текли струйки земли. Это трудились полевки: чистили ходы, рыли новые шахты и штольни, отгрызая мешавшие корешки. Их услышала выдра, свернувшаяся клубком в сухой верхней части дупла, и, встряхнувшись, встала на короткие ноги. Через проделанную дятлом дыру высоко над головой она видела чуть различимые светлые точки — созвездие Большого Пса. Выдра была голодна. Она лежала в дупле с полудня, изредка судорожно подрагивая во сне.
Сова опустилась на торчащий вверх сук, когти ее царапнули по коре. Выдра выглянула наружу, и сова, ушные отверстия которой были не меньше кошачьих, услыхала легкое прикосновение ее усов к стенке дупла. Однако прислушивалась сова к другому — шороху листьев под лапками мышей. Уловив эти едва различимые звуки, она до тех пор всматривалась, пока не заметила движенья; тогда с пронзительным и зловещим криком, от которого мышь в страхе припала к земле, сова ринулась вниз и схватила свою добычу. Выдра лишь мельком взглянула на сову: все ее пять чувств были направлены на то, чтобы обнаружить врага.
Она замерла на месте. Шерсть на спине поднялась дыбом. Длинный хвост напрягся. Двигался лишь нос, впитывая запахи, принесенные туманом из леса. К аромату цветов, тоже неприятному для нее, примешивался дух, заставивший ее мгновенно насторожиться. Сердце учащенно забилось — она была готова бежать или сражаться, если не будет иного выхода. Ни для одной выдры из тех, что кочевали, охотились и играли в долине Двух Рек, не было более страшного запаха, чем этот — запах Капкана, огромной пятнистой гончей с заливистым ревом, вожака стаи, загнавшего десятки выдр, о чем говорили зарубки, сделанные не на одном охотничьем коле.
Нашу выдру гнали нынче утром. Когда она перебегала перекат, Капкан схватил ее зубами за голову, оставив длинные борозды на шерсти. Ловчий велел отогнать собак, увидев, что выдра беременна, и она уплыла вниз по течению и спряталась в дупле омываемого рекой ствола.
Туман унесло к морю. Удары ее сердца замедлились: она быстро успокаивалась. Выдра погрузила голову и плечи в воду, задержала дыхание и замерла, прижав для устойчивости длинный, толстый, заостренный хвост к шершавой коре. Она выслеживала рыбу. Даже полевки, вновь выглянувшие из норок, не услышали, как выдра скользнула в воду.
Ее темный силуэт возник вверху перевернутого конуса света и был замечен форелью, которая стояла, шевеля плавниками и хвостом, позади затонувшей ветки. Спускаясь к каменистому дну, выдра углядела блеск чешуи, когда рыба уходила зигзагом к себе в пещерку. Выдра была в шести футах под поверхностью; на этой глубине ее глаза, не выступавшие над короткой шерстью, улавливали малейшее движение в воде, пронизанной звездным светом. Она различала предметы на расстоянии, равном четырем длинам ее тела, но за этими пределами все скрывалось во мраке, так как водное зеркало отражало изнутри темное ложе реки. Выдра плыла вслед за форелью над водорослями, обыскивая каждый валун. Она хорошо ориентировалась в Лососьей заводи. В подводной охоте ее острый нюх был бесполезен, ведь дышать она там не могла.
Выдра заглядывала за камни, всматривалась в каждую выемку на берегу. Она плыла не спеша, медленно и спокойно отталкиваясь от воды крепкими задними лапами с плавательными перепонками между пальцев, используя хвост в качестве руля, когда ей требовалось подняться, опуститься или повернуть в сторону. Она нашла рыбу под корнем ясеня; когда та, пытаясь скрыться, метнулась у нее над головой, выдра отпрянула назад и вбок и схватила рыбу зубами. В бухточке на берегу, истоптанном копытами скота, приходящего сюда на водопой, она с хрустом сожрала свою добычу, придерживая ее передними лапами и наклонив голову набок. Она съела рыбу до самого хвоста, бросила его на лепешку грязи, упавшей с коровьего копыта, и только принялась пить, как из-под Протокового моста до нее долетел призывный свист. Тонкий, резкий, звучный, он разносился далеко вокруг. Выдра радостно отозвалась — ведь звал самец, с которым она спарилась два месяца назад. Он последовал за ней от запруды, привлеченный запахом в ее отпечатках на промоинах и на выдриной тропе, которая пересекала заливной луг между двумя излучинами. Самец плыл под водой, виден был только нос, разрезавший гладь реки, спокойной в эту безветренную ночь.
Но вот прямая струя закрутилась воронкой. Стоявшая на берегу выдриха услышала, как ноздри с шипеньем втянули воздух, и нос скрылся. Она тут же скользнула в воду, не подняв ни малейшей зыби. Самец учуял рыбу.
На поверхности заводи стали всплывать пузырьки; две серебряные цепочки разматывались звено за звеном вверх по реке. В двадцати ярдах от воронки, где все еще кружились меж темных ветвей созвездья, показалась плоская голова с тупой мордой и свирепо торчащими усами и снова скрылась — выдра перевернулась так плавно, что лишь чуть-чуть всколыхнула концы воздушных цепей. Для вдоха понадобилось всего полсекунды.
Пузырьки, каждый величиной с плод боярышника, выходя из ноздрей, пробегали по морде и шее и гроздьями поднимались вверх — самец плыл, прижав к груди передние ноги. Поближе к мосту пузыри стали с чернильный орешек — самец заметил рыбу и пустил в ход все четыре перепончатые лапы. Дорожка опять закончилась воронкой у окаймленных водорослями каменных устоев моста, а между быками среднего пролета стремительно пронеслась легкая водяная стрела: проходная кумжа, эта морская форель, ушла на глубину всего в трех дюймах от сомкнувшихся челюстей выдры.
На реке снова наступила тишина, лишь журчала вода среди камней и корневищ. Старый Ног спустился на землю возле дренажной канавы позади дамбы, двумя милями ниже Полупенсового моста. У скирды сена сова только что поймала вторую полевку и проглотила ее целиком, как и первую, пойманную пятью минутами раньше.
Там, где в дальнем конце заводи река цепкой лапой обнимала валуны, кумжа вынырнула из воды, спасаясь от своего злейшего врага. Она упала боком на плоские камни, дернулась разок всем телом и застыла — лишь поднимались и опадали жабры. В тот же миг выдра-самец был рядом. Подняв нос, он втягивал ноздрями воздух; от реки неслось тонкое, прерывистое, сердитое «гиррк-гиррк-гиррк» — угроза самки. Она подбежала к рыбе, выхватила ее у самца и принялась есть.
Пока она ела, разрывая мясо и с хрустом разгрызая кости, самец играл камешком; только когда самка отвернулась от объеденной рыбы, он подошел к ней с приветственным «так-а-так» и лизнул в морду. Ее узкая нижняя челюсть опустилась в широком зевке, открыв белые острые «собачьи» зубы, загнутые назад, чтобы удобнее было удерживать рыбу. Зевок означал, что она довольна. Плывя сюда, самец уже успел поймать и съесть кумжу и теперь был готов поиграть, но самка не последовала за ним в воду. Она почувствовала толчки в животе и повернула прочь от реки.
