Тарка подплыл к угрю со стороны слепого глаза и разинул пасть, чтобы схватить его за спину позади парных плавников. Угорь был длинней Тарки. Почувствовав зубы выдры, он обвил хвостом ее шею и укусил за нос. Вверх поднялись две цепочки пузырьков; в одной из них пузырьки были мелкие, как горчичное семя, — стержень крючка закупорил Тарке левую ноздрю. Затем цепочки разорвались, и на поверхность стали выскакивать лишь отдельные пузыри: угорь душил выдру. Тарка пытался подцепить рыбу, но его короткие когти были источены, ведь он много недель подряд выцарапывал форель из ее гранитных убежищ, а кожа угря была скользкая. Распластавшись на дне заводи, камбала следила за схваткой своих врагов.
Тарка бил угря лапами, терся телом о гальку и подводные камни, норовя отодрать его от себя, подняться наверх и там сожрать. Три долгие минуты, пока хватало дыхания, он силился освободиться от петли. Затем медленно и тяжело всплыл и попробовал выбраться на берег, но берег обрывался крутым отвесом. Когда голова угря оказалась в воздухе, он расцепил зубы, вонзившиеся в кровоточащий нос выдры, и канул на дно. Тарка чуть не выпрыгнул из воды, и тут же — плюх! — пошел, как голыш, следом и схватил рыбу за хвост. Но угорь увернулся, и Тарка не смог его удержать. Подплыв под угря, он укусил его позади шеи и опять разжал пасть. Угорь из последних сил старался уйти и спрятаться в пустом бычьем черепе, но Тарка выволок его наверх; так он и играл с рыбой, всякий раз избегая ее острых зубов. Наконец угорь совсем ослабел, и, вытащив поверженного врага на мелководье, Тарка покружил возле него, притворяясь, будто никакого угря там вовсе и нет, и выел самый лакомый кусочек хвоста.
После этого он вымыл морду и опять нырнул в заводь, где устроил бойню среди ельцов; скоро уже несколько десятков серебристых рыбок качалось на боку. Тарка губил рыбу, пока луна не скрылась за вершиной холма. Тогда, устав от охоты, он отдался на волю течения, и оно вынесло его из заводи и помчало дальше, мимо островка посреди реки — узкого, похожего очертаниями на выдру, с хвостом из ила, намытого быстрыми волнами на его нижний конец. На островке рос ивняк и ольшанник, почти весь переломанный деревьями, которые увлекало за собой половодье.
Два часа спустя Тарка снова проголодался и сожрал раздобревшую на легкой добыче двухфунтовую форель, которую поймал под железнодорожным мостом, третьим от Кротовой заводи к морю. Ниже моста, справа от реки, шло ее старое, высохшее русло; лишь кое-где меж каменистых перекатов виднелись затянутые зеленой ряской лужи, оставшиеся после мартовского разлива. Закон жизни — беспрерывное изменение — был и законом воды. Столетиями она вытачивала это покинутое ныне ложе, каждый паводок заполняла его камнями и наконец ушла из него, избрав новый путь. Безмолвное русло сплошь заросло куманикой, боярышником, бузиной, шиповником и крапивой. Это было убежище ужей, лягушек, мышей и одичавшего рыжего кота без передних лап. Первые три года своей жизни этот кот жил впроголодь, кормился мышами на мельнице и отзывался на кличку Лохмач. На четвертый он ушел в лес и только успел разжиреть, охотясь на кроликов, как попал в капкан. Он прихромал к мельнице и опять стал домашним котом, но когда лапка отвалилась, а культя зажила, Лохмач вернулся к суровой лесной жизни. Еще раз попал в капкан и остался без второй лапы. Вот уже два года, как он скрывался в старице реки, рыская ночью по лесу, питаясь лягушками, мышами, жуками и снулой рыбой, которую выдры оставляли на отмелях и берегу. Двигался он прыжками, на задних лапах, как кролик. Из култышек передних лап торчали длинные когти, что помогало ему удерживать добычу, но мешало мыть морду. Порой, продираясь сквозь подлесок за выдрой, гончие «подавали голос» по Лохмачу, нашедшему себе приют в глубокой кроличьей норе среди густого боярышника.
Тарка набрел на его след и побежал вдоль старого русла. Лохмач сидел на валуне и следил за тропой полевок. Тарка остановился, удивившись не меньше, чем кот. Лохмач прижал уши к затылку, выгнул горбом всклокоченную спину и испустил такой вопль, что у Тарки поползли по телу мурашки. Крик, громкий и протяжный, вырвался из глотки кота сквозь стиснутые зубы. Когда Тарка поднялся на задние лапы понюхать то, что так орет, вопль перешел в глухой угрожающий скрежет. Чтобы удержать равновесие, Тарка дотронулся до камня, на котором стояло незнакомое существо, и оно издало звук, похожий на тот, который Тарка слышал, когда через парапет причала у деревни возле эстуария на него высыпали горшок горячих углей. При воспоминании об ожоге Тарка обратился в бегство. Оставшись один, кот опустился на обрубки лап и поднял уши, прислушиваясь к возне полевок.
Когда на следующую ночь Белохвостка шла по следу Тарки, Лохмач сидел в старом сорочьем гнезде из сырого мха над входом в кроличью нору. Снова вопль и скрежет зубов, снова плевки и шипенье, и снова выдра поспешила вернуться в реку.
Тарка миновал последний мост, куда не доходил прилив, а с восходом солнца вылез на берег возле глинистой «горки» и свернулся калачиком на постели из листьев касатика. По прикрытому илом мелкому гранитному ложу бежала прозрачная вода. Сновали взад-вперед ласточки, их витки над лугами становились все шире и круче. Все живое грелось на солнце. Листья щавеля под дамбой посерели от ила и соли, высохших после того, как прилив лениво отхлынул вспять. Среди почерневших и ломких морских водорослей, лежащих под стеной дамбы вперемешку с сухими стеблями и метелками ситника, белели звездочки ложечницы. Солнце медленно двигалось над дубняком, что рос по крутому склону от самой воды; с нижних обесцвеченных веток свисали водоросли. По касатику, среди которого лежал Тарка, золотыми птицами порхали горячие солнечные блики. Вот блестящий клювик света скользнул за лист и до тех пор клевал Тарку в глаз, пока не разбудил. Тарка зевнул, перевернулся на спину, лениво втянул носом ветер, чуть колышащий зеленые острия. Ветер был чистый, и Тарка продолжал лежать спокойно.
Над рекой один за другим, словно звезды в поясе Ориона, проплыли три канюка; верхняя птица летела, размеренно махая крыльями, средняя описывала круги, а нижняя то делала виражи, рея на широких, закругленных крыльях, то входила в «штопор», опускаясь в воздушные воронки у верхушек дубов. Стволы деревьев были темные, солнце высекало цвет — желтизну и светлую зелень — лишь из верхних ветвей.
Темный частокол леса перерезала блестящая голубая стрела — это летел вниз по реке зимородок. Канюки уплыли к югу на тающих в золотом ореоле крыльях и утонули в солнечных лучах.
«Пиит!» — раздался короткий, резкий крик там, где серебряное острие прочертило по илу ржавую дорожку. С рыбой в клюве зимородок мчался к птенцам, ждущим его в песчаной норе над Мышиной заводью. Вдоль берега вились, щебеча, воронки, повисали над головами волов, склевывали хрусткокрылых мух с их губ и между рогами. Тарка зевнул и опять задремал.
Из-за гребня дубняка поднялась темная тучка, и зелень молодых листьев поблекла. Застучал по касатику дождь. Река миллионами брызг устремилась навстречу принесенным с Атлантики каплям. Но вот тучка ушла, и снова луг заструился жаром и блеском. Ласточки летели вверх по течению и, покидая у излучин сверкающую рябь и желтые чашечки калужницы, стремительно пересекали луговину и садились на дорогу у моста. Здесь, в ухабах и рытвинах, скапливалась после дождя сероватая грязь, которая застывала крепче, чем просоленный морем коричневый ил. Найти ее можно было только здесь, потому что с обеих сторон дорога круто спускалась к мосту, и, опасаясь повредить ноги лошадей, ее не покрывали гудроном. Воздушные каменщики готовились строить гнезда на стропилах коровников и амбаров; они летали попарно, вознося хвалу солнцу.
Неподалеку от моста росла бузина, прямая и крепкая, как дубок в парке, одно из немногих деревьев этого семейства с мягкой древесиной, не искалеченное ветрами в долине Двух Рек. Его крона частично прикрывала автомобиль, в закрытом кузове которого, спрятавшись от ветра, сидели несколько мужчин и женщин. Они ожидали гончих, Чтобы выйти к парапету моста, а возможно — если будет надежда быстро и без хлопот убить свою жертву — и на луг за низкой деревянной оградой. Другие автомобили остановились на самом мосту. Увидев коричневые клубы выхлопных газов, застилавшие солнце, ласточки вновь взмывали в небо и уносились вдаль. Вдруг рев собак за мостом стал громче — выдра проскочила сквозь заслон и приближалась сюда.
