Когда тюлени покинули Кошельный барьер и отправились в семнадцатимильное плаванье к родному острову, одна тюлениха осталась с Джаррком. Это была чужая серая самка, и часто, когда остальные тюлени резвились в воде, она обследовала дальний темный конец пещеры за Длинным утесом на песчаной отмели с разбросанными по ней валунами. Серомордая осматривала отмель с той же целью, и нередко обе самки проплывали одна мимо другой. Однажды тюлениха заплыла с приливом в пещеру и не возвратилась. Она пряталась там три дня, а затем зашлепала ластами по песку и плюхнулась в воду, очень голодная.

Серомордая уже не раз побывала в пещере во время прилива и отлива, и в то утро, когда серая тюлениха вернулась в море, она обогнула Длинный утес и вылезла среди пены прибоя на усеянные «блюдечками» скалы Котельной бухты. В трехстах футах над ней, сидя на краю песчаной кручи, ворон Кронк следил, как она шныряет среди валунов. Под ним, мимо своих «насестов» на крутизне сновали, переплетая воздушные пути, чайки. Серомордая достигла подошвы обрыва и вскарабкалась вверх по каменистой осыпи, которая образовалась во время осенних ливней. Осыпь начиналась у Тропы Добытчиков, вытоптанной в течение столетий осторожными ногами людей, которые спускались сюда после шторма, чтобы подобрать то, что море выбрасывало на камни Кошельной бухты. Дорожка была не шире овечьих троп на мысу. Серомордая пробежала по ней и, повернув у покрытого лишайником валуна, скрылась с глаз Кронка. В прошлую ночь она уже была здесь несколько раз.

Не прошло и минуты, как ворон неторопливо прыгнул с кручи и, раскрыв крылья, поднялся вместе с ветром; повернув, он поплыл обратно над тем же местом, где только что сидел, над силками-петлями у кроличьих троп в траве, к стене из плоских камней ярдах в ста от обрыва. Кронк следил за одной из петель, затянувшейся на шее кролика рано утром; два часа кряду кролик, хрипя и задыхаясь, рвался на волю, но наконец издох. Он уже остыл, в его длинной шерсти суетились блохи. Кронку хотелось полакомиться, но он боялся приближаться к кролику, пока не узнает наверняка, что охотник, поставивший накануне ловушку, не приготовил рядом силок и для него. Ворону хорошо были известны повадки охотников и стальные капканы, и силки из медной проволоки. Не останавливаясь, не выдавая себя ни единым движением крыла или хвоста на случай, если за ним следит охотник, Кронк несколько раз пролетел над пойманным кроликом. Он был осторожен в своих действиях, многое узнав о людях за сто с лишним лет.

Ворон ждал, чтобы кролика заметил Мьюлибой — канюк, что парил сейчас на распластанных крыльях. Когда Мьюлибой распорет ему брюхо одним ударом крючковатого клюва, ворон закричит «крак-крак!», призывая подругу, и они прогонят канюка, если тот не попадет в силок. А если петля его затянет, оба — и кролик, и птица — достанутся без труда на обед ему, Кронку. Так рассуждал старый ворон.

Серомордая дошла до конца Тропы Добытчиков, взобралась по пружинящим под ногами куртинкам кермека, усеянного перьями чаек, пустыми ракушками и рыбьими костями, и двинулась по другой тропинке к вершине обрыва. Время от времени она останавливалась, глядела по сторонам, нюхала воздух. Подобрала перышко, пробежала с ним несколько ярдов и бросила. Она металась среди кустиков, заглядывала в кроличьи норки, вытаскивала оттуда сухие стебли, занесенные ветром. Кронк следил, как она бежит, быстро перебирая ногами и низко прижимаясь к земле, вдоль узких, извилистых, протоптанных кроликами ходов. Вот она остановилась возле попавшего в петлю кролика, укусила его за шею, дернула к себе. «Крр-крр!» — сказал Кронк.

Ворон слетел со стены, покрытой накипным лишайником, растворяющим камни своей кислотой, и, описывая над Серомордой круги, громко и резко каркнул, чтобы созвать чаек. Спикировал над выдрихой, хрипло каркнул еще раз. Скоро над Серомордой пронзительно «хохотали» не менее полусотни серебристых чаек. Напуганная шумом выдра побежала обратно тем же путем, которым пришла сюда; чайки последовали за ней, а кролик достался Кронку. Чайки увидели ворона, вернулись и снова принялись «хохотать», но не осмеливались подлетать слишком близко. А Кронк невозмутимо клевал и рвал мясо, зная, что чайки подадут сигнал тревоги, если из-за северного или южного угла стены, закрывавшей подход, появится человек.

С пучком коричневого сухого кермека в пасти Серомордая скользила вниз по осыпи у конца Тропы Добытчиков, когда крики чаек громче зазвучали над кручей. «Куок-куок-куок!» — сердито бранились несколько сотен голосов. Чайки кружили над выдрой. Она услышала свист крыльев и, взглянув наверх, увидела клюв и глаза ворона; ворон стремительно приближался, глаза и клюв становились все больше. Кронк уже девять раз опускался на землю и теперь, поднявшись в воздух в десятый раз, подлетал к краю обрыва в то самое время, как в трехстах ярдах оттуда вышедший из-за северного угла стены человек сделал свой десятый шаг. На середине отвеса Кронк раскрыл крылья и понесся, не шевельнув и пером, вокруг мыса.

Визжа и галдя, чайки поднялись с ветром выше, и, услышав их крики, серая тюлениха, качавшаяся на волнах за полосой бурунов, отплыла ярдов на двадцать и обернулась, чтобы посмотреть на кручу. Она знала, что метание чаек и крики «куок-куок-куок» говорят о появлении человека. Тюлениха плохо видела вдаль, но ей было известно, что такое человек: однажды в нее стреляли.

Серомордая обогнула Длинный утес, держа в пасти переплетенные между собой корни, и вылезла на песчаный берег. Тарка лежал на спине и играл зеленым камешком — это был отшлифованный волнами кусочек стекла, который Тарка нашел на дне. При виде выдрихи он перевалился на ноги — под шерстью не выступила ни одна кость, ни одна мышца — и побежал ей навстречу, посмотреть, что она несет. Видя, что он в проказливом настроении, Серомордая подняла голову, стараясь убрать от его зубов свою ношу, но Тарка толкал ее, не зная, с какой целью она принесла корни. Он откусил три тоненьких корешка и, оставив ее у входа в пещеру, побежал забавляться стекляшкой.

Тюлениха следила подслеповатыми глазками, как человек спускается по тропе, а его спаниель мнется на полдороге, боясь идти дальше. Тарка играл гладкой, плоской стекляшкой под оранжевой от лишайника крутой стеной Длинного утеса. Над кручей рассеянной беспорядочной стаей носились чайки. Еще выше рассекал крыльями воздух черный ворон, всемогущий Кронк; иногда он переворачивался на спину и тут же принимал прежнее положение — это он тренировался в ударе клювом снизу вверх, или «насаживании на кол», которому в далекой юности его научил родитель. А над вороном мерцала, парила на высоте, кружась по своей орбите, темная звездочка — Чакчек Одноглазый, сапсан с сизовато-серыми крыльями и кремовой грудью, тоже был на лету. «Крр-крр!» — сказал Кронк, в то время как море и земля поменялись друг с другом и вновь вернулись на место. «Крр-крр-крр!» — человек скрылся за Длинным утесом, и Кронк понесся по ветру следом за ним.

В тысяче футов ниже ворона Тарка постукивал лапами по стеклянному камешку, тускло-зеленому, как дневной свет, видный сквозь гребень волны, опадающей на песок. Беспрерывный грохот бурунов при отливе казался еще громче из-за эха, летящего от крутизны, и Тарка увидел человека, спускающегося по Длинному утесу, прежде, чем услышал его. Человек перепрыгивал с валуна на валун и не заметил Тарку, но когда добрался до песка, обнаружил следы двух выдр. Один след вел прямо в пещеру — четкие отпечатки пятипалых лап, лишь кое-где смазанные неровным следом другой, прыгавшей выдры. Первый след уходил в темноту, второй поворачивал обратно к мокрой серой гальке, где валялись панцири крабов, пробки, рыбьи хвосты и кусочек зеленого стекла. На взрытом песке валялись три корешка кермека.

Человек пошел вдоль отпечатков, ведущих в полутемную пещеру; он перебирался через холодные, как лед, камни, освещая фонариком «озерца», куда в тишине с громким плеском падали сверкающие капли. Он двигался медленно и то и дело посматривал через плечо на все уменьшающийся круг дневного света. Свод пещеры был коричнево-красный от солей железа. Иногда нога человека скользила на камне, расшатанном бесчисленными приливами и отливами. На некотором расстоянии от входа пещера поворачивала влево, преграждая доступ свету и рокоту моря. Человек шел дальше, пригнувшись, выискивая путь при свете фонарика в руке. Озерца воды стали мельче, в них не было жизни, не было водорослей; спускающийся свод сделался сухим. У стены раздался писк. Протянув перед собой фонарик, человек увидел четыре светящиеся точки; они качнулись, исчезли, вновь возникли — одна пара над другой. Снова пронесся жалобный крик, словно плач голодного младенца. На сером валуне у ног тусклый свет вырвал из темноты черное пятно, словно деготь вперемешку с измельченными рыбьими костями, — экскремент выдры.