так на глазах, хоть времена и изменились, но всё же не настолько, чтобы я чувствовала себя абсолютно спокойно в московских гостях. М. б. хоть несколько дней так, а ещё несколько — иначе, понемногу могу гостить и у Т.С.1, к<отор>ая теперь живёт в вашем же переулке, и у Дины. Хотелось бы узнать насчет временной прописки, м. б. это сейчас легко и просто, тогда — я бы прописалась недели на 2 по любому адресу и была бы спокойна. Писала ли я Вам о том, что Эрен-бург обещал помочь с пособием (ежемесячным) от Литфонда для Аси? Хоть бы Литфонд не отказал! Тогда я была бы за неё, (материально) спокойна, кто ей помогает, продолжал бы помогать, а кроме того, у неё был бы какой-то постоянный прожиточный минимум, а это ужасно важно.
Как подумаешь - и все мысли в одно упираются, в реабилитацию. Тогда всё было бы несказанно легче и проще. А как представишь себе отъезд отсюда в полнейшую неизвестность, нигде ни квартиры, ни работы, ничего надежного - и руки опускаются. Сил-то мало, сколько раз можно всё начинать сначала, бороться всё с теми же нелепостями? Все, кроме Вас и Бориса, ругают меня за мою отпускную затею, — справедливо в отношении бесхозяйственного расходования денег, которых всегда слишком мало, и несправедливо во всех прочих отношениях, но я уверила себя, что делаю правильно. Весной уедешь куда-нб. опять к чёрту на рога, опять впряжешься в какую-нб. нудную работёнку и так ещё долго ни с кем не увидишься. Трудно всё это.
Целую вас крепко и люблю.
Ваша Аля
P.S. Дина писала мне об афишах Митиных и Ваших в Москве — хочет пойти послушать. Как его здоровье, совсем ли поправился? Дай Бог всем здоровья!
Зиночка дорогая, какие дивные апельсинные корки, а в одной коробочке с земляничной примесью! Спасибо, родная! Целуем обе.
’ У Т.С. Сикорской.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич1
30 ноября 1954
Дорогие мои Лиленька и Зина! Пишу вам, чтобы успокоить насчёт дальнейшего моего путешествия — в одном купе со мной оказался чудесный попутчик, к<отор>ый сходит в Красноярске и дальше
летит до Норильска, т. ч. нам и с вокзала и до аэродрома — по дороге. Это очень удачно, один будет доставать машину, другой сторожить вещи и т. д. Так что не тревожьтесь, всё будет в порядке.
Будьте все здоровы, мои дорогие. Пишите хоть по чуть-чуточке, чтобы эта тёплая ниточка не прерывалась и не переходила в «гольное воображение». Очень вас всех люблю.
Ваша Аля
Еду очень хорошо, чудесный вагон, хорошие спутники и обслуга, только вот направление...
Привет всем квартирным, с кем не успела попрощаться.
Спасибо вам бесконечное за всё, мои родные. Я впервые за все эти годы чувствую себя по-настоящему отдохнувшей, проветрившейся, как будто бы все окна моей души раскрылись жизни навстречу (а не только окно вашей комнаты). Всё это не поддается словам и всё вы отлично знаете и понимаете, недаром родные. Особым, действительно огромным счастьем был для меня «Дом с мезонином»72 73 - дом души моей. Спасибо Мите. «Не прошло и трёхсот лет», как до меня, до самых недр и глубин дошло ваше величайшее искусство, которое я раньше воспринимала немного внешне, снаружи, как-то только эмоционально. А теперь самым сердцем, как настоящую любовь.
Ем беспрерывно и не знаю, как выйду из этого положения!
По приезде телеграфирую.
Зинуша, солнышко моё, так нежданно появившаяся на вокзале, спасибо!
Целую вас всех горячо и нежно. Очень всё же грустно расставаться.
Б.Л. Пастернаку
Туруханск, 10 января 1955
Дорогой Борис! Как видишь, я вдоволь наговорилась с тобой мысленно, прежде чем принялась за письмо. Туруханск вновь принял меня в свои медвежьи объятья, по-прежнему не оставляя времени ни на что, кроме работы. А её за моё отсутствие накопилось столько, что я, разленившись во время отпуска, никак не могу её осилить и по-настоящему войти в колею. Находившись, наездившись и налетавшись по большим дорогам, все не привыкаю к туруханской узкоколейке, спотыкаюсь на тропках, проваливаюсь в сугробы, работаю на ошупь, думая о другом. А мысли мои, как и все бабьи мысли, идут ниоткуда и ведут в никуда, что и является основным моим несчастьем. Таким образом всю жизнь я делаю всякие нелепые веши, которые осмысливаю лишь спустя, и постфактум подвожу под них фундаменты оправданий.
Дорогой друг мой, я бесконечно счастлива, что побывала в Москве и вновь встретилась с тобой. Мы видимся очень редко, между нашими встречами такие события и расстояния, что история их вмещает с трудом. А мы — сколько же мы вмещаем, сколько же у нас отнято и сколько нам дано! Из последних твоих, мне известных стихов, пожалуй, самое моё любимое - это Гамлет, где жизнь прожить не поле перейти. А из наших встреч - каждая - самая любимая. И тогда, когда ты так патетически грустил в гостинице1 (я как сейчас помню эту комнату — слева окно, возле окна - восьмиспальная кровать, справа -неизбежный мраморный камин, на нём — стопка неразрезанных книг издания NRF2; а сверху - апельсины. На кровати (по диагонали) ты, в одном углу я хлопаю глазами, а в другом - круглый медный Лахути. Ему жарко и он босиком). И тогда, когда мы с тобой сидели в скверике против Жургаза, вскоре после отъезда Вс<еволода>. Эм<илье-
вича>3. Кругом была осень и были дети, кругом было мило и мирно, и все равно это был сад Гефсиманский и моление о чаше4. Через несколько дней и я пригубила её. И тогда, когда я приехала к тебе из Рязани, и твоя комната встретила меня целым миром, в который я не чаяла вернуться - картинами отца, Москвой сквозь занавески, и ешё на столе была какая-то необыкновенно красивая синяя чашечка (просто чашечка, а не из того сада!), резко напомнившая мне детство — если у моего детства был цвет, то именно этот, синий, фарфоровый! Помнишь мамин цикл стихов об Ученике? Так вот, всегда, когда встречаюсь с тобой, чувствую себя твоим Учеником, настоящим каким-то библейским Учеником, через времена, пространства, войны, пустыни, испытания вновь добредшим до Учителя, как до источника. Скоро опять в путь, а кругом — тишина. Время притаилось, готовясь к прыжку. И вот теперь вновь мы встретились с тобой, и опять я слушала тебя и смотрела в твои неизменно-золотые глаза. Пожалуй, не было бы сил всё глотать и глотать из неизбывной чаши, если бы не было твоего источника — добра, света, таланта, тебя, как явления, тебя, как Учителя, просто тебя.
Все остальное было тоже очень хорошо, и твоя дача, о которой З.Н.5 говорит, что она куда лучше Ясной Поляны, и тихие сосны вокруг дачи, и, главное, тоненькая рябина, усыпанная ягодами и снегирями. Очень всё было хорошо, я страшно рада, что побывала у вас.
Ливанова6 вспоминаю с удовольствием. Он таким чудесным, отчетливым, сценическим шепотом говорил мне такие ужасные вещи про каких-то академиков, там, за таким чинным столом, что показался мне Томом Сойером по содержанию и Петром Великим по форме (в воскресной школе и на ассамблее). Впрочем, приятно всё это было постольку, поскольку он нападал именно на академиков, а не, скажем, на меня. Тогда бы мне, конечно, не понравилось.
У нас вторую неделю беспрерывные метели, что ни надень — продувает насквозь. За водой ходить - мученье, дорогу перемело, сугробы. Стараемся пить поменьше, а умываемся снегом (конечно, растопленным). Но всё равно всё хорошо.
Напиши мне словечко, скажи, как тебе живётся и работается. Я просто вида не показала, насколько я была уязвлена тем, что ты мне ничего не прочёл и не дал прочитать своего нового. Конечно, я сама виновата. А очень просить тебя не стала, чтобы ты не воспринял это, как «голос простых людей» (по Гольцеву7).
Спасибо тебе за всё.
Целую тебя.
Твоя Аля
Передай мой сердечный привет Зинаиде Николаевне.
