3 Перевод английской народной баллады «Робин Гуд и Маленький Джон» был опубликован в журнале «Интернациональная литература» (1941. № 6); перевод баллады «Робин Гуд спасает трех стрелков» - в сборнике «Баллады и песни английского народа» (М., 1942); перевод поэмы «Раненый барс» грузинского поэта Важа Пшавелы был опубликован в журнале «Дружба народов» (1941. № 6); из многочисленных переводов М. Цветаевой с еврейского был опубликован лишь «Библейский мотив» Ицхока Лейбуша Переца (1851-1915) в журнале «Знамя» (1941, № 5).
4 Речь идет о Тамаре Владимировне Сланской.
6 По окончании «Метели» (25 декабря 1918 г.) М. Цветаева принялась за пьесу о Джакомо Казанове «Приключение». Однако под названием «Конец Казановы» было выпущено в свет издательством «Созвездие» лишь третье действие пьесы о Казанове «Феникс» (июль-август 1919 г.).
6 Отрывок, который не совсем точно цитирует А.С. Эфрон, - начало «Метели», диалог Торговца и Старухи.
7 Здесь А.С. иносказательно говорит о возможности досрочного освобождения, называя себя «Мусиной дочкой», «детдомом» - лагерь, а «тетей» -А.И. Цветаеву (предположение Е.И. Лубянниковой).
‘ Речь идет о Б.Л. Пастернаке.
А.И. Цветаевой
лись с мамой3. Судя по тому, что мама подружилась с Нейгаузом4, они должны были и с Борисом видеться.
Мне вспоминается что-то об его, Борисовой, даче, большом огороде и маленьком сыне5, но не знаю, не помню, мама ли писала об этом мне, или это было в тот наш последний разговор. Асенька, как безумно жаль всего, что пропало в этой разрухе, из маминых любимых, став<-ших> частицей её вещей, ворохов её мельчайшим почерком <написанных> писем, фотографий, всего того, что забрала <война> [строка утрачена], как жаль пропавших архивов, рукописей, всего невосстановимого, — о людях не говорю, ибо это вне человеческих слов.
Ася, помните ли мамины <стихи к>о мне, маленькой? Они были напечатаны в её сборнике «Версты» — [два слова утрачены] ещё при Вас. М. б., они у Вас есть? У меня [3—4 слова утрачены] строчки, кроме того, что в памяти. Я на неё не очень полагаюсь, т. к. многие слова заменяются, оказываются не теми.
Четвертый год,
Глаза как лед,
Брови — уже роковые.
Сегодня впервые
С кремлевских высот
Озираешь ты
Ледоход.
— Мама, куда лёд идет?
— Вперёд, лебедёнок,
Мимо мостов, церквей, ворот,
Вперёд, лебедёнок!
Детский взор оза<бочен>.
— Ты мен<я любишь, Ма>рина?
— Очень.
— Навсегда?
-Да.
- Скоро <...> (Одно слово утрачено)
Скоро (Одно слово утрачено)
Тебе (Одно слово утрачено)
[одна строчка утрачена]
(Одно слово утрачено) <...> дерзкие,
Ку<сать> рот.
А лёд
Всё
Идёт6
Это не полностью] — там есть ещё строки, но я потеряла их.
А ещё:
Консуэла! Утешенье!
Люди добрые, не сглазьте!
Наделил второю тенью
Бог меня и первым счастьем...7
А ещё:
Сивилла, зачем моему Ребёнку — такая судьбина?
Ведь русская доля ему И век ей - Россия, рябина...8
А ещё:
А настанет час —
Тоже - дочери Передашь Москву С нежной горечью.
Мне же - вечный сон,
Колокольный звон,
Зори ранние —
На Ваганькове9.
А это — помните? —
О сколько их уходит в эту бездну,
Разверстую вдали...
Настанет час, когда и я исчезну С поверхности земли.
Исчезнет всё, что пело и боролось,
Любило и рвалось.
И зелень глаз моих, и звонкий голос,
И золото волос10.
Я писала Вам не раз, Ася, о том, как немедленно и горячо мама реагировала на каждую смерть. Смерть Маяковского, смерть Рильке" смерть безумно влюбленного в неё юноши Николая Гронского12, смерть московской подруги Сонечки Голлидэй, да и вообще, смерть каждого большого или малого человека вызывала в ней огромную жалость, нечеловеческую тоску живого по ушедшему. Именно ушедшим посвящены и ушедшими вызваны многие её произведения (да простит она мне это слово, которого не выносила) — стихи и проза. И какая-то особая русскость, народность её произведений в том, как она, боявшаяся покойников, привидений, всей жути, связанной со смертью, как она, не религиозная, но суеверная, появлялась там, где умер человек, провожала его [6—7 слов утрачены] горячо, как родная о родном, и [4—5 слов утрачены] близкими, пока не утихала или не находила себе иного русла их боль. Много, много, много мне вспоминается таких случаев. А о тех, кто умер без неё, вдали, она писала как бы им. И подумать только, что сама она так умерла.
Я вспоминаю, однажды у нас, на даче, в Болшеве, мама сидит на своей постели (не постель, а вроде диванчик) и смотрит, близко поднеся её к лампе (такой же матовый шар, как в вашем детстве), свою ладонь. «А я будудо-олго жить, линия <жизни> у меня опять же длинная», — говорит она нараспев, с оттенком торжества в голосе. «Я вас всех переживу», - говорит она с шутливой улыбкой. Под той же лампой большой неуклюжий подросток, красавец Мур рассматривает иллюстрации в старинной книге об Испании, опершись щекой о ладонь своей похожей на мамину руки. Итак, два профиля, две ладони, мать и сын. Две судьбы. А как она была права! Она будет долго жить, и всех переживет она, умершая, нас, ещё живых. Целую Вас, <Асе>нь-ка, и люблю. Надеюсь на скорую нашу встречу.
Ваша Аля
' Речь идет о Б.Л. Пастернаке.
2 Сохранилась запись Елены Ефимовны Тагер (1909-1981) о звонке к ней Пастернака: «...приехала Марина Цветаева, и Каверин (и еще кого-то он назвал -я не помню) сказали, что мне нельзя, опасно к ней идти. Как быть? Я, возмутившись: “Как же, Борис Леонидович, - ведь она же ваш друг”. Потом, положив трубку, я поняла, как не обдуман, поверхностен и дешев был мой совет. Какие то были времена! И написала Б.Л.: “Вам не надо ездить к Марине - пока не надо"» (Воспоминания о Марине Цветаевой: Возвращение на родину. М., 2002 С. 64).
В письме жене от 10.IX.41 г. Б.Л. Пастернак писал: «Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина. Я не хочу верить этому <... > Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о “посторонних" заботах, это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей, она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду, в ней принимали участие мои личные друзья, Гарик, Асмусы, Коля Вильям, наконец, Асеев. Т. к. стало очень лестно числиться ее лучшим другом, и по многим другим причинам я отошел от нее и не навязывался ей, а в последний год как бы и совсем забыл» (Пастернак Б. Поли. собр. соч.: В XI т. М., 2005. Т. IX. С. 246).
3 На одном из творческих вечеров Давида Самойлова я (Р. В.) слышала его рассказ о том, что он видел в конце 1939 г. Б. Пастернака и М. Цветаеву в приемной директора Гослитиздата П.И. Чагина (в разговоре со мной Е.Я. Эфрон также говорила, что Б. Пастернак «ходил с Мариной» к директору издательства). А 29.1.40 г. М.И. Цветаева пишет Л.В. Веприцкой: «...один человек из Гослитиздата, этими делами ведающий, настойчиво предлагает мне издать книгу стихов...» (VII, 669). Б. Пастернак познакомил также М. Цветаеву с заведующей редакцией литературы народов СССР А.С. Рябининой, и она получила заказ на переводы поэм грузинского поэта Важа Пшавелы для антологии грузинской литературы. В журнале «Интернациональная литература» работал давний друг Б.Л. Пастернака Н.Н. Вильям-Вильмонт. С ним связано, по всей вероятности, получение М.И. Цветаевой многочисленных заказов на переводоы для журнала: болгарских поэтов, ляшского поэта Ондры Лысогорского, немецких народных песен и английских народных баллад и, главное, заказ на перевод «Плавания» Шарля Бодлера.
