Глаза Хендрика забегали, и он отвернулся от Виллема.

— Ты что же, думаешь, я против? У меня просто истощилось терпение, хотя я очень хотел стать наставником для дочерей. Но что касается живописи, между ними и мной как будто бы встала стена. Я никогда не был хорошим учителем, а уж теперь и вовсе утратил эту способность.

— Тогда сделай, как я тебе говорю! — настойчиво сказал Виллем. — Ведь в твоих силах дать Франческе хорошего учителя, как она того заслуживает.

— Но ведь тех денег, что я получу за картину, не хватит, чтобы оплатить шестилетний курс обучения.

— Ей не надо учиться шесть лет! Ведь ты все же с ней занимался и давал необходимые советы. Поэтому двух лет будет более чем достаточно.

Хендрик снова повернулся к Виллему.

— Я вижу, ты не в состоянии понять все связанные с этим трудности. Я не знаю ни одного художника, который взял бы в обучение женщину, и дело вовсе не в предрассудках, направленных против слабого пола. Ведь ей придется работать в мастерской и рисовать обнаженную натуру. Конечно, мои дочери не раз видели обнаженных натурщиков в мастерской и делали с них наброски. Но по моему приказанию мужчины-натурщики всегда прикрывались, чтобы не вводить девочек в смущение. Нет, будет очень трудно подыскать для Франчески хорошего учителя.

Лицо Виллема не утратило уверенного выражения.

— Я знаю такого человека, — сказал он твердо. — Он принадлежит делфтской школе.

Хендрик в задумчивости почесал подбородок. Он знал, что в семи крупных городах Голландии были свои школы живописи, однако, для своей дочери он предпочел бы Гильдию Амстердама. Конечно, в Делфте была отличная школа, благодаря которой стал знаменитым ученик Рембрандта Карел Фабрициус, который умер совсем молодым. К делфтской школе относился и Ян Стен, а также многие другие знаменитые живописцы.

— Какого же художника ты имеешь в виду?

— Йохоннеса Вермера.

Хендрик посмотрел на Виллема отсутствующим взглядом.

— Я никогда о нем не слышал.

— Ничего удивительного. Его знают только в пределах Делфта. Вермер пишет немного, в основном ему позирует жена, которую он обожает. У них несколько детей.

— Как же ему удается их прокормить?

— Какое-то время он занимался таверной покойного отца, но теперь он ее кому-то сдал, сейчас Вермер посвятил себя живописи, поэтому я с ним и познакомился.

— Что, трактирщик?

На лице Хендрика было написано праведное возмущение, и человек, не знавший его достаточно хорошо, мог бы подумать, что он никогда не переступал порога заведения, где подавали спиртное.

— Не трактирщик, а художник в самом высоком смысле этого слова, — возразил Хендрику Виллем. Он, конечно, не стал говорить, что не многие люди за пределами Делфта разделяют его мнение. Однако сам он был убежден, что Вермер является одним из величайших художников Голландии. — Он будет прекрасным учителем для Франчески, — продолжил Виллем. — У Вермера прекрасный характер, сейчас ему 38 лет, и он на редкость добропорядочный семьянин. Тебе нет нужды беспокоиться, что он позволит себе какую-нибудь вольность по отношению к Франческе. Я ведь уже сказал, что Вермер не замечает ни одной женщины, кроме своей жены.

— Ну, я бы на твоем месте ни за кого не стал ручаться, — задумчиво сказал Хендрик. Ни один мужчина не любил женщину так сильно, как он любил Анну, но это ему ничуть не мешало время от времени волочиться за другими.

— Ты можешь не сомневаться во Франческе. Ей никто не сможет вскружить голову.

— Тут ты, пожалуй, прав, — с гордостью ответил Хендрик. Потом его тон внезапно изменился, и он ядовито спросил: — А какие еще достоинства есть у твоего Вермера, кроме того, что он может наполнять бочонки пивом?

— Что ты привязался к бочонкам с пивом? Вермер содержал таверну очень недолго. Он мастер Гильдии Святого Луки, шесть лет учился у себя на родине в Делфте.

— Так я и думал.

Виллем не обратил внимания на насмешливый тон Хендрика.

— Есть еще две очень важные причины, по которым мастер Вермер как нельзя лучше подойдет Франческе в качестве учителя, — продолжал настаивать Виллем. — У Франчески и Алетты совершенно разные стили работы, все это благодаря твоим советам, которые ты им когда-то давал. Когда я смотрю на работы Франчески, они всегда мне напоминают картины Вермера. Я уверен, что они найдут общий язык, и Франческа многому научится у мастера из Делфта.

— Откуда ты знаешь, что Вермер возьмет Франческу в ученики?

Виллем слегка улыбнулся.

— Я уже все узнал. Франческа будет его единственной ученицей. Ты только подумай, какую огромную пользу она получит от этого.

— Да, пожалуй, ты прав.

— Теперь вот что, мне нужно взять с собой несколько ее рисунков и хотя бы одну работу маслом, чтобы показать комитету Гильдии. Мне также нужен договор, который ты заключил с нею как со своей ученицей.

— Но его нет.

Несколько минут Виллем молча смотрел на Хендрика.

— Но этого не может быть. Ты хочешь сказать, что не заключил договора с дочерьми?

Хендрик беззаботно ответил:

— Да я никогда об этом не думал. Они пришли в мастерскую, когда были еще крошками.

От злости Виллем заскрежетал зубами.

— Ты понимаешь, что это значит? Франческе придется начинать с нуля и учиться все шесть лет.

— Я этого не могу себе позволить.

Виллем вцепился в подлокотники кресла.

— Тогда шевели мозгами! Неужели у тебя нет никаких бумаг, подтверждающих, что девочка занимается живописью с раннего детства? Какого-нибудь письма или другого документа? А бумаги Анны? Может быть, у нее что-то сохранилось? Мне просто необходимо представить какое-либо доказательство.

Хендрик задумался.

— Разве только посмотреть письма Янетье. Она ведь отвечала на послания Анны, в которых та рассказывала об успехах наших дочерей. Анна хранила все письма Янетье, а сейчас их собирает Франческа.

— Так иди и посмотри все эти бумаги! Сделай это немедленно! Дай мне все, что найдешь. Франческа ни о чем не должна знать. Нельзя дать ей надежду, а затем безжалостно ее отнять. В любом случае я продам «Богиню весны» не раньше Нового года, а потом я снова поеду в Делфт и буду ходатайствовать перед членами Гильдии. Сейчас я тебя покидаю, иди и немедленно займись поисками документов.

Когда Виллем ушел, Хендрик поднялся в спальню, где каждая мелочь напоминала ему об умершей жене. Он взял лакированную шкатулку, в котором Анна хранила свои бумаги, он пересмотрел их еще сразу после смерти Анны и обнаружил документ, составленный ее покойным отцом, по которому дом переходил в полную собственность Анны. Это спасло семью Хендрика, когда многочисленные кредиторы требовали уплаты долгов и продажи дома. Анна все завещала мужу, что явно не обрадовало бы ее отца, который надеялся, что дом перейдет ее внукам. Прочтя завещание жены, Хендрик решил никогда не делать крупных ставок при игре в карты и кости, чем он грешил до того, когда был уверен, что при любых обстоятельствах у его семьи будет крыша над головой. Тесть Хендрика не был богат, однако Морис Вельдхейс положил на имя каждой из дочерей небольшую сумму, с которой Анна и Янетье могли в течение всей жизни получать проценты, и которая переходила по наследству их детям. Тяжело вздохнув, Хендрик подумал о том, как часто деньги Анны шли на уплату многочисленных счетов и долгов, которые Хендрик делал, не считаясь ни с кем.

Просматривая бумаги в первый раз, он был ослеплен горем. Сейчас он мог спокойно рассмотреть все, что оставила ему жена. Здесь были перевязанные ленточкой письма, которые Хендрик писал Анне, еще будучи женихом. Здесь были письма от Мориса Вельдхейса и его супруги, когда Анну и Янетье отослали к тетушке во время эпидемии чумы в Амстердаме. Анна хранила первые рисунки дочерей, их стихи и поздравления ко дню рождения. Хендрик нашел толстую пачку писем от Янетье. Он с ужасом подумал, что придется перечитать их все, и эта мысль навела на него тоску. Он достал из шкатулки пачку писем и увидел какие-то бумаги, свернутые в трубочку и перевязанные лентой. Он снял ленту, развернул три листа бумаги, на каждом из которых четким почерком Анны был написан текст договора о принятии на учебу его дочерей. В конце каждого договора стояла подпись Хендрика и девочек. Сама Анна поставила подпись в качестве свидетеля и написала дату.