— А теперь спите, — прошептала Анжелика. — Король любит вас.
Из сострадания она произнесла единственную фразу, способную унять боль этого измученного сердца.
На губах Луизы появилась печальная улыбка.
— Он никак не проявляет своей любви…
— Как можно так говорить? Разве Его Величество не выказал свою привязанность, одарив вас титулами и землями? Нет сомнений, король желает вам только добра. Отныне вы — герцогиня Вожур, и ваша дочь не вырастет незаконнорожденной.
Фаворитка покачала головой. Слезы из ее закрытых глаз струились по вискам. Несчастная женщина, героически скрывавшая каждую беременность, платила за это слишком высокую цену. Она была вынуждена смотреть, как у нее забирают детей в первые минуты после рождения, она даже не имела права оплакать смерть троих сыновей. Появлялась на балах с веселой улыбкой, чтобы обмануть окружающих и хоть как-то сгладить ту постыдную ситуацию; в которой она оказалась. Вдруг ее во всеуслышание объявили матерью дочери короля, хотя никто даже не поинтересовался ее мнением, не узнал, согласна ли она носить такое звание. Между тем весь двор судачил о том, что король намерен вернуть из ссылки маркиза де Варда, чтобы женить его на своей бывшей фаворитке.
Слова утешения, ободрения, советы были напрасны — уже поздно. Анжелика замолчала и лишь держала руку Луизы в своей до тех пор, пока та не заснула.
Вернувшись к дому, где ночевала королева, Анжелика увидела свет в окне. Она представила себе испанку, которая тоже ждала короля. В истерзанной душе королевы рождались предположения, одно страшнее другого, она представляла супруга в объятиях Лавальер, в то время как бедная Луиза большую часть ночи томилась здесь же, под окнами.
Зачем разглашать имя их настоящей соперницы? Зачем добавлять еще одну каплю яда в уже отравленную микстуру?
У мадам де Монтеспан были все основания спокойно спать в своем гнездышке из сена. Она отлично знала, что маркиза дю Плесси никому ничего не скажет.
* * *
Шарлеруа, Армантьер, Сен-Вину, Дуэ, Ауденарде, форт Скарп, Куртре — крепости и города падали, как карточные домики.
Короля и королеву Франции встречали с помпой. Эшевены[68], стоя под балдахином, обращались к ним с речью, после чего по улицам, устланным коврами, королевская чета направлялась в одну из старинных северных церквей, украшенных каменными кружевами, с острыми, как стрелы, шпилями, устремленными в набухшее дождем небо, чтобы послушать благодарственный молебен Те Deum.
Между молебнами война судорожно сотрясала горизонт пушечными залпами и мушкетными выстрелами. Городские гарнизоны огрызались, предпринимали отчаянные, порой кровавые вылазки. Но войска испанцев оказались малочисленными, а Испания была далеко. Отрезанные от помощи, под давлением местных жителей, которые не собирались терпеть муки голода ради славы завоевателей, испанцы сдавались.
Под Дуэ лошадь одного из королевских гвардейцев была убита рядом с государем. Людовик XIV, не раздумывая, рисковал головой. Его пьянил запах пороха. Однажды он лично возглавил передовой эскадрон.
Начав осаду Лилля, Его Величество каждый день спускался в окопы, как простой гренадер, чем приводил в смятение придворных. Как-то раз мессир де Тюренн, увидев короля, осыпанного разлетевшейся от упавшего неподалеку ядра землей, пригрозил оставить пост, если государь не прекратит вести себя неосмотрительно. Но король, который находился впереди своих войск и почти достиг палисада, не стал отступать на глазах у всей армии. Тогда маршал дю Плесси-Бельер предложил ему: «Давайте поменяемся шляпами, сир: испанцы будут целиться в ваш плюмаж и ошибутся».
Более король не подвергал такому риску свою царственную особу. Филипп получил голубую орденскую ленту Святого Людовика.
Наступило лето.
Стояла жара. В бескрайнее голубовато-сиреневатое небо взвивались маленькие облачка орудийного дыма.
Мадемуазель де Лавальер осталась в Компьене, а королева последовала за армией. В ее карете ехали мадемуазель де Монпансье, принцесса Баденская, мадам де Монтозье и мадам де Монтеспан, в следующем экипаже находились мадам д'Арманьяк, герцогиня Бульонская, мадам де Креки, мадам де Бетюн и маркиза дю Плесси-Бельер. Все дамы умирали от усталости и жажды.
Каково же было их удивление, когда они столкнулись с тележкой, на которой, радуя глаз, искрились освежающие куски льда. Тележку сопровождали три или четыре мрачных верзилы с иссиня-черными усами, в залатанной форме. Следовавший за ними верховой офицер не оставлял никакого сомнения в национальности этих солдат: огромный гофрированный воротник и высокомерный вид выдавали в нем истинного идальго Его Католического Величества.
Прибывшим дамам объяснили, что господин де Бруэ, испанский наместник Лилля, каждый день то ли из галантных побуждений, то ли в насмешку посылал королю Франции лед.
— Попросите вашего начальника, — сказал Людовик XIV офицеру, — присылать мне побольше льда.
— Сир, — ответил кастилец, — мой генерал готовит вам лед, потому что надеется на долгую осаду и опасается, что Ваше Величество будет испытывать нехватку в этом продукте.
Старый герцог де Шаро, оказавшийся рядом с королем, крикнул посыльному:
— Отлично, отлично, порекомендуйте господину де Бруэ не повторять ошибок наместника в Дуэ, который сдался, как последний мерзавец!
— Месье, вы сошли с ума! — живо отреагировал король, пораженный подобными словами. — Вы призываете наших врагов к сопротивлению?
— Сир, это вопрос семейной чести, — извинился герцог. — Бруэ — мой кузен!
Тем временем придворная жизнь продолжалась и в военном лагере.
Вся равнина пестрела выстроившимися стройными шеренгами шатрами и палатками. Шатер короля был самым просторным и состоял из трех комнат: спальни и двух кабинетов. Он был обтянут китайским атласом и обставлен позолоченной мебелью.
Подъем и отход ко сну Его Величества проходили точно так же, как это было заведено в Версале.
Регулярно устраивались роскошные трапезы, которые особенно веселили придворных, постоянно вспоминавших об испанцах, укрывшихся за темными насыпями Лилля. Недругам оставалось только грызть репу. Во французской армии король принимал у себя за столом дам.
Однажды вечером взгляд Людовика упал на сидевшую неподалеку от него Анжелику. Недавние победы, и особенно одна, тайная, одержанная над мадам де Монтеспан, наполнили душу короля радостью триумфа и немного притупили его обычную наблюдательность. Ему показалось, что он видит Анжелику впервые с начала военной кампании, и он любезно осведомился:
— Значит, и вы оставили столицу? О чем говорили в Париже во время вашего отъезда?
Анжелика холодно посмотрела на короля.
— Сир, в Париже возносили молитвы.
— Я спросил, что нового в городе?
— Поспел зеленый горошек, сир.
Реплики мадам дю Плесси могли бы показаться забавными, если бы не были произнесены тоном, таким же ледяным, как и глаза прекрасной маркизы.
Король оцепенел. Он не нашелся что ответить, и его щеки стали пунцовыми.
Как всегда, положение своим чарующим смехом спасла мадам де Монтеспан. Она сказала, что в последнее время стало модно отвечать на вопросы самым нелепым образом. Новая мода зародилась в парижских салонах жеманниц, где никогда не смолкали фейерверки каламбуров. Маркиза дю Плесси очень искусна в этой игре. Каждый из присутствующих тут же захотел попробовать свои силы в новом модном развлечении, и ужин закончился необыкновенно весело.
На следующий день Анжелике сообщили о визите маршала дю Плесси-Бельера. В тот момент она как раз заканчивала пудриться перед зеркалом под пристальным взглядом любопытной коровы.
Как и все знатные дамы, Анжелика не страдала из-за отсутствия удобств. Если ей удавалось поставить туалетный столик где-нибудь в коровнике, она уже считала, что все в порядке. Аромат рисовой пудры и духов соединялся с запахом навоза, но Анжелике, одетой в домашнее платье, ничуть не мешали ни белые, ни черные коровы, составлявшие ей компанию.
