«Великий Боже! Не та ли это песня, которую Кантор чуть не спел перед королевой, тогда, в Версале! Если бы не аббат Ледигьер, какой бы вышел скандал!.. Да, аббат деликатный человек. Надо будет вознаградить его еще раз».

«Бедная королева Мария-Терезия! Она неспособна послать своей сопернице отравленный букет, как когда-то это сделала Мария Медичи, которая преподнесла ядовитый дар одной из фавориток знаменитого Повесы[64]. А наша государыня умеет только плакать да утирать покрасневший нос. Бедная королева!»

МАДАМ де Севинье писала маркизе дю Плесси-Бельер, сообщая последние придворные новости: «Сегодня в Версале король открывал бал с мадам де Монтеспан. Мадемуазель де Лавальер присутствовала, но не танцевала вовсе. Королева осталась в Сен-Жермене и никак не реагирует на происходящее…»

Традиционное «посещение родильницы», которое должно было продолжаться до тех пор, пока молодая мать не побывает в положенный срок в церкви, привнесло в жизнь отеля Ботрейи непривычную суету.

Та благосклонность, с которой король и королева встретили своего только что появившегося на свет подданного, побудила почти всю парижскую знать нанести визит прекрасной маркизе.

Анжелика с гордостью показывала голубой сундучок, обтянутый муаровым атласом с вышитыми лилиями — подарок Ее Величества. В сундучке лежала большая пеленка из шелка с серебряной нитью, два отреза английского алого сукна, голубая накидка из тафты, прелестный набор крошечных рубашек из камбрийского батиста[65], вышитые чепчики и нагрудники в цветочек.

К этому подарку король присовокупил две позолоченные, инкрустированные драгоценными камнями бонбоньерки со сластями.

Господин де Жевр, главный камергер королевства, лично вручил молодой матери подарки и передал поздравления королевской четы. Подобное внимание, сколь бы лестным оно ни было, не выходило за рамки, предписанные этикетом: супруга маршала Франции имела право на такого рода почести.

Но все же его оказалось достаточно, чтобы вновь раздуть тлевшие угли сплетен. При дворе стали шушукаться, что маркиза дю Плесси-Бельер «поймала в свои сети» сердце Его Величества. Некоторые злые языки намекали даже, что в жилах крепкого карапуза, гордо возлежавшего на бордовой бархатной подушке между кормилицей и няней, течет кровь Генриха IV.

Анжелика не обращала внимания на слухи и лишь пожимала плечами. Те, кто выдумывают такие сплетни, — просто сумасшедшие, и, в конце концов, это даже смешно! Ее покои не пустовали. Она принимала гостей в своей спальне, как настоящая «жеманница». Множество лиц, даже немного позабытых, вновь промелькнули перед ней. Ее сестра Ортанс, жена прокурора, явилась вместе со всем своим многочисленным выводком. С каждым днем она все выше поднималась по социальной лестнице и сейчас уже принадлежала к числу зажиточной буржуазии. Поэтому Ортанс не могла пренебрегать отношениями со столь важной особой, каковой являлась маркиза дю Плесси-Бельер.

Узнав в очередной посетительнице Франсуазу д'Обинье, вдову поэта Скаррона, Анжелика очень обрадовалась. От Нинон де Ланкло она слышала, что мужественная Франсуаза продолжает добиваться должности, чтобы иметь возможность жить согласно вкусам и светским талантам, которые раскрылись у нее за годы брака со Скарроном. В те времена она принимала в своем доме весь Париж и, невзирая на юность, блестяще справлялась с ролью хозяйки. Но без поддержки и без средств к существованию она очутилась в самом низу социальной лестницы, так как не желала ни отрекаться от добродетели, ни унижаться. Она постоянно экономила, не тратила ни единого лишнего су. Очень осторожная, Франсуаза не принимала участия в каких бы то ни было рискованных делах. Несмотря на бедность и красоту, у нее не было ни долгов, ни любовников. Она довольствовалась тем, что с неизменной настойчивостью подавала королю одно прошение за другим.

Две великосветские дамы, мадам де Шуази и мадам де Людр, уже прощались с молодой матерью, когда пришла Франсуаза Скаррон. После обмена приветствиями к ней обратилась мадам де Людр:

— Франсуаза, ходят слухи, якобы вы лично или через посредничество друзей передали королю более тысячи восьмисот прошений. Это правда?

— Сколько? — воскликнула Анжелика, приподнимаясь на постели.

— Франсуаза, вы уверены, что избрали правильную тактику? — спросила мадам де Шуази. — Я слышала, как Его Величество жаловался: «Прошения мадам Скаррон сыплются на меня, как осенние листья». Он еще сказал, что скоро вы превратитесь для него в такую же незыблемую часть интерьера, как гобелены Сен-Жермена и Версаля.

Будучи хорошей хозяйкой, которая стремится предотвратить конфликт между своими гостями, Анжелика собралась было вступиться за свою приятельницу, но мадам Скаррон, урожденная д'Обинье, и сама умела за себя постоять.

— Это отнюдь не дурные вести, — сказала она. — Его Величество выразил неудовольствие, но из всех человеческих качеств наш государь больше всего ценит настойчивость. К тому же успеха не добиться, если не привлечь внимание Его Величества. Мне это удалось — по крайней мере, так вы утверждаете.

Она оставалась жизнерадостной, снисходительной к проявлениям глупости и даже к оскорблениям, которые ей доводилось слышать едва ли не ежедневно, обивая пороги королевских резиденций.

— А что это за разговоры о вашем обращении к Реформации?

— Его Величество никогда не сомневался в моих религиозных убеждениях. Моя мать, Жанна де Кардиак, была ревностной католичкой и крестила меня в католическую веру.

Собеседницы не воспользовались наступившим молчанием, чтобы в ответ упомянуть о воспитавшей ее тете, которая была деятельной протестанткой, и мадам Скаррон продолжила:

— Справедливости ради нельзя не признать, что отношение к религии всегда может поменяться, порой весьма неожиданно. Например, мой отец, Констан д'Обинье, ожесточенно боролся с собственным отцом, Агриппой, прославленным деятелем Реформации, и даже вынудил почтенного дедушку бежать из Пуату в Женеву. Разве мог он помыслить тогда, что наступит время и он сам отречется от католичества, а перед смертью будет искать убежища в Оранже?

— Почему именно в Оранже?

— Дело в том, что этот прекрасный провансальский город находится во владении князей Нассау, голландской правящей династии[66]. Поэтому все его жители — протестанты, точнее лютеране. Думаю, что именно это обстоятельство дает повод французскому королю время от времени совершать военные набеги на эту область.

— Как Конта-Венессен и Авиньон принадлежат Папе, — изрекла мадам де Людр, желая блеснуть своими познаниями.

— Совершенно верно. Городские власти Оранжа согласились похоронить Констана согласно церковному обряду, а не под забором, как собаку, — что произошло бы, останься он на католической территории.

Довольные встречей с одной из самых известных обитательниц квартала Маре, две дамы удалились, а мадам Скаррон села у кровати.

— Анжелика, я вижу, вас изумили цифры, которые назвали эти дамы, — о моих прошениях Его Величеству, о записочках тем, кто сопровождает короля, или тем, на чью дружбу я рассчитываю. Таков мой образ действий, но я уверена, что вы меня поймете. Просить милости у короля — не значит просить милостыню. Это всего лишь напоминание, что он должен предоставить место под солнцем каждому, кто мечтает служить государю по мере своих сил и возможностей.