Еще два-три посещения книжных лавок Москвы — и Майю перестало удивлять обыденное в Москве явление: писатели, торгующие за прилавками. А в день, когда она увидела Бориса Зайцева, продающего за прилавком томики книг Ромена Роллана, могла ли Майя предполагать, что пройдет несколько лет, и она станет женой Ромена Роллана — Мари Роллан — и старость свою останется доживать во Франции, как вдова Роллана!
До всего этого было еще далеко-далеко. И совсем молодыми, нисколько не задумываясь о будущем и не пытаясь в него заглянуть, мы ходили по московским улицам, пестрящим вывесками несметного количества книжных лавок.
Никогда ни до, ни после двадцатых годов не было в Москве такого неправдоподобного множества букинистов.
На заре новой экономической политики — нэпа — роль книжных лавок была иной, нежели роль обычных магазинов книгопродавцев. В истории советской литературы это целая эпоха — пора книжных лавок писателей и поэтов. Была до этого «эпоха» литературных кафе. Закрылись издательства — открылись кафе. Негде было печатать книги, исчезли журналы и альманахи — и писатели, поэты открыли свои кафе. В этих кафе происходило общение писателей и поэтов с читателями. Впрочем, читатели стали слушателями.
С началом нэпа центры литературной жизни стали перемещаться из литературных кафе в книжные лавки. Первые частные магазины в Москве при нэпе — книжные. На открытие их разрешения выдавались сначала союзам писателей, клубам поэтов, литературным объединениям, даже отдельным писателям. Существовали книжные лавки Всероссийского союза писателей, два магазина поэтов-имажинистов, лавка Союза поэтов и другие. В этих лавках — корни временного возрождения част-иых издательств эпохи нэпа. Обычно мечтой первых зачинателей книжных лавок было создание издательства за счет оборотов лавки. За прилавками стояли виднейшие московские писатели и поэты.
Новых изданий было еще очень мало — лавки занимались куплей и продажей старых изданий. Но были издания рукописные. Писатели и поэты — чаще всего поэты — от руки исписывали тетради и пускали их в продажу. Пять, десять, редко когда пятнадцать экземпляров — тираж такой рукописной книги.
Марина Цветаева одно время целыми днями исписывала самодельные тетрадки, готовя их для продажи в лавке поэтов.
Многие продавали свои библиотеки — часто полные редких и дорогих изданий — за бесценок. Приобретали книги перекупщики, спекулянты, выжидавшие момент, когда книги эти можно будет продавать по высоким ценам.
Тоненькие книги стихов петроградского издательства «Петрополис» раскупались, однако, и бедняками. Бывало и так: продавались старые книги, чтобы купить изданные «Петрополисом» стихи Анны Ахматовой или Кузмина.
На обороты книжных лавок пытались издавать новые книги. Но в руках писателей и поэтов издательское дело налаживалось туго. Начали появляться новые на фоне нэпа фигуры книгопродавцев. Литературная группа, получившая право на открытие книжной лавки, передавала свое право такому дельцу. Лавка открывалась под вывеской литературного объединения, а за этой вывеской ловкий делец устраивал свои коммерческие дела. У интеллигенции за гроши скупались книги и тотчас выставлялись на витрину с многозначительной надписью «редкость» и продавались как «валюта» по ценам тоже «многозначительным».
Моховая и Никитская всегда были центрами книжной торговли в Москве. Теперь здесь открылось несколько книжных магазинов Госиздата, магазин поэтов-имажинистов, Союза писателей, музейных работников, «Задруга», «Серп и молот» и множество других букинистических лавок. Это были улицы букинистов. Книжные лавки на улицах Моховой и Большой Никитской продавали книги по относительно «божеским» ценам. Книга, которая на Тверской или на Кузнецком мосту продавалась за 10 миллионов рублей, здесь стоила всего 5—6 миллионов! На Тверской и на Кузнецком мосту ценность книги определялась исключительно «роскошностыо» переплета, обреза и иллюстраций. Тут книги приобретались не для пополнения библиотек,— в книги надежно вкладывались деньги. Книги дорожали, а деньги с каждым днем обесценивались.
Существовал еще магазин «русско-германской книги». Он торговал заграничными изданиями. Если они бывали «роскошны», нэпман их покупал. Невелика беда, что ни одного иностранного языка он не знал. Книги приобретались не для того, чтобы их читать.
Номер еженедельника стоил от полутора до двух с половиной миллионов. Номер нового ежемесячного толстого журнала «Красная новь»—-8 миллионов рублей! «Двенадцать» Блока с рисунками Анненкова — 25 миллионов!
Писатели и поэты, однако, недолго простояли за прилавками книжных лавок. Уже в 1922 году писательские лавки стали хиреть и закрываться одна за другой.
Это происходило не только потому, что писателям и поэтам не под силу было конкурировать с книжными дельцами. Начали одно за другим возрождаться издательства. Государственные расширялись, первые маленькие частные пытались отстаивать свое право на жизнь. Госиздат издавал и Демьяна Бедного и Андрея Белого, агитационные плакаты и монографии о старинных иконах, Мопассана и Пильняка. Даже недруги Госиздата признавали его терпимость и широту. Издательство «Красная новь» выпускало журнал под тем же названием, объединяло литературную молодежь и время от времени выпускало альманах «Наши дни» под редакцией В. В. Вересаева. При Доме печати было свое издательство. Кроме большого библиографического журнала «Печать и революция», оно издавало также и отдельные книги. Вышли: «Толстой»
В. В. Вересаева, монография об Остроумовой-Лебедевой, «Искусство книги» проф. А. А. Сидорова и другие.
Издательство, сумевшее выпустить десяток книг, считалось уже жизнеспособным, деятельным, преуспевающим. Появилось несколько частных издательств. Одно из них — издательство Френкеля — издавало даже учебники. Но помимо учебников Френкель выпустил большое количество книг современных русских и европейских писателей, модных философских трудов и среди них — гремевшее по всему миру сочинение Освальда Шпенглера «Закат Европы».
Лев Романович Варшавский, искусствовед, написавший книгу о современных графиках, познакомил меня с издателем Петром Даниловичем Ярославцевым. Когда-то до революции
этот Ярославцев выступал в цирке во французской борьбе, но вскоре вышел из строя и написал роман, разоблачавший цирковую борьбу, как бесчестный сговор борцов. Позднее он стал представителем в Берлине и Париже русской фирмы, торгующей черной икрой. В советские годы нэпа открыл на имя жены, грубой и невежественной женщины, мясную лавку иа одном из московских базаров и гастрономический магазин на Тверской близ Белорусского вокзала. Вместе с тем продолжал писать романы и в 1922 году затеял издательство «Время». Издавал он все — начиная с брошюр о кролиководстве и тоненьких книжек известного петербургского режиссера Николая Евреинова об искусстве театра до поэм Василия Каменского и романов Джека Лондона.
П. Д. Ярославцев был статен, плотен, круглолиц, румян и очень улыбчив.
Жил он на Долгоруковской (ныне Каляевской) улице, и его столовая с всегда накрытым и уставленным яствами столом для нас, молодых, да и не только для молодых литераторов была заманчиво притягательна. Он был очень гостеприимен, очень любил общество литераторов и всячески подчеркивал свою принадлежность к «интеллигенции». Помню, несколько раз он поднимался ко мне на 8-й этаж (лифт, разумеется, не работал) дома на Садовой-Самотечной улице, чтоб пригласить меня с женой к себе «вкусно покушать». Так он обходил одного за другим знакомых литераторов, собирая у себя общество к крайнему неудовольствию Дуни — своей супруги. По праздничным дням (на рождество, пасху) он принимал нас необыкновенно шикарным — в визитке, с жилеткой кофейного цвета, в крахмальном высоком воротничке и лаковых ботинках с серыми гетрами. Он ослеплял нас, щеголявших в заплатанных полосатых брюках и серых толстовках.
Как-то он задумал издавать альманах «Возрождение». И вот Лев Варшавский и я, сопровождая Ярославцева, отправились с ним на Якиманку к известному графику Фалилееву. Два номера толстого альманаха вышли один за другим в художественном оформлении и с маркой издательства работы Фа-лилеева. Кстати, именно у Фалилеевых мы впервые услышали имя молодого Леонида Леонова. Фалилеев особенно рекомендовал его Ярославцеву как многообещающего прозаика. Рассказ Леонова «Конец мелкого человека» и был напечатан во втором альманахе «Возрождение», богатейте украшенном работами лучших графиков той поры. В альманахе помимо Леонова были напечатаны Борис Пильняк, Михаил Козырев,
