Алекс Краг, участник Сопротивления, рассказал, как в пещере на обрывистом берегу Глоппенфиорда, метрах в трехстах над водой, он жил вместе с четырьмя советскими военнопленными — беглецами из фашистского лагеря — Николаем Чечулиным, Яковом Потаповым, Филиппом Спицыным и Андреем Могилой. Тридцать норвежцев были посвящены в тайну «пещерных жителей» и снабжали их одеждой и пищей. Они настлали бревна на каменный пол пещеры, доставили беглецам лампу с рефлектором и радиоприемник. И в пещере над Глоп-пенфиордом раз в сутки звучал наш «Голос Москвы»...
Может быть, в эту пещеру донеслась и моя передача, которую я назвал «Германский солдат спрашивает: «Где же конец?» Это была передача на все оккупированные страны Европы, потому что тема ее касалась всех. Она вся была посвящена одной только фразе из статьи органа Гиммлера «Шварце корне»: «Воюя на Западе, наши солдаты имели беззаботный вид, теперь же (на Востоке) германский солдат узнал, что такое настоящая война...»
Партия советских военнопленных из лагеря Лиллехаммер работала на складе маленькой станции Гьевик. Бывший военнопленный Анатолий Сивов, шофер из деревни Репинка Калининской области, вспоминает в тех же «Норвежских былях»: «Однажды на перроне вокзала военнопленные увидели девочку. Перебежав переходной мостик над рельсами, она положила сверток с продуктами возле склада». Почти каждый день она
приносила военнопленным продукты и передавала за спинами конвоиров. Потом стала приносить коротенькие записки — на русском языке — с последними новостями из СССР. Девочку звали Астри. В доме Астри ее близкие слушали «Голос Москвы». Кто она, эта Астри? Все, что знает Сивов о ней,— ее имя. Сейчас фру Астри на четверть века старше девочки Астри. Фру Астри, не вы ли были одной из невидимых моих собеседниц во дни войны? Не об одной ли из моих передач вы рассказали советским военнопленным на станции Гьевик?
Учитель из Кировоградской области Семен Ливертовский, советский военнопленный, работал с товарищами под немецким конвоем на острове Сере в Вестфинмаркене. Валили деревья в лесу, пилили бревна, разносили дрова по бункерам, по офицерским квартирам, на кухню. Островитяне-нс рвежцы, вспоминает Ливертовский, помогали военнопленным, чем могли,—передавали коржи, селедки, табак. На кухне работали две норвежские девушки — Унни и Бетти. Стоило советскому военнопленному принести на кухню дрова — девушки тотчас подбрасывали ему газету, шепотком сообщали новости... если он мог их понять.
У норвежцев на острове был радиоприемник, и островитяне тайно слушали Москву и Лондон.
Было ли им известно, что Ливертовский — учитель? В ту пору норвежцев особенно волновала судьба норвежских учителей. Тема одной из моих передач в эти дни — ультиматум, который Квислинг предъявил педагогам Норвегии. Кто не вступит в квислинговский учительский союз, тот навсегда отстранится от школьной работы. Кто вступал в квислинговский союз, был обязан внушать воспитанникам: «Чти Гитлера превыше отца своего». Одной из самых просвещенных стран мира — Норвегии — грозило остаться без школ. Норвежскими учителями уже забили тюрьму Грини. Квислинговская газета « Ло-ген» бесстыдно писала, что духу норвежского народа не будет причинено никакого ущерба, если школы будут закрыты на несколько лет, пока не воспитаются кадры послушных учителей. Вот эти «несколько лет» я и обыграл в своей передаче. Несколько лет? У Гитлера и Квислинга нет нескольких лет впереди! Я привел письмо норвежского наймита Кьелла Ионтвед-да, попавшего в плен на советском фронте, к его невесте фрекен Мюгде Нексе из Гюннефосса. Пусть Кьелл Ионтведд сам поведает норвежцам о том, как гитлеровцев бьют на советском фронте...
Учитель Ливертовский в «Норвежских былях» рассказыва
ло ет, что военнопленные тянули жребий, кому из них попытаться пробраться в поселок Сере и в доме норвежских друзей послушать «Голос Москвы». Жребий вытянул тот, кого в лагере звали Андрей Думм. Он пробрался в поселок и вернулся не только нагруженный продуктами, но и последними новостями: он собственными ушами слышал «Голос Москвы».
Шум нашей войны в эфире добрым эхом отдавался и на земле. Кто-то нас слушал за далекими рубежами. Кто-то безымянных нас вспоминает четверть века спустя.
Мир вам, невидимые собеседники наши во дни войны!
16 Э; Миндлин
ДОБРОЙ
СТАРОСТИ,
ДРУГ1
есной 1962 года пришло письмо. Я вздрогнулг взглянув на обратный адрес. «Мурманск. Борт ледокола «Красин». Капитан Д. Н. Чухчин». Волнение сжимало горло, когда я читал трогательные строки письма. «Вы будете самым дорогим гостем у меня и всего славного экипажа»,—-писал Дмитрий Николаевич Чухчин, незнакомый мне человек, водивший когда-то во
льдах знаменитого «Ермака», а теперь еще более знаменитого «Красина». Из участников исторической экспедиции на корабле уже никого не осталось. Да и сам Чухчин пришел на «Красин» после экспедиции по спасению Нобиле. В 1962 году он плавал свою последнюю навигацию. А потом... потом собирался пенсионером поселиться в Херсоне на... Арктической улице. Арктическая в Херсоне? Арктическая?
Отношения с Чухчиным спаялись в прочную неслучайную дружбу. И на протяжении нескольких лет каждое из его писем неизменно заканчивалось вопросом: «Да когда же вас ждать у нас, на херсонской Арктической?» И вот с верхней палубы днепровского колесного парохода «Добролюбов» я вглядываюсь в зеленую панораму Херсона. На пирсе старый капитан насильно отбирает у меня чемодан и в ответ на мои протесты так же, как когда-то, встречая меня в Мурманске на вокзале, ссылается на «моряцкий закон». Пока добираемся до машины, он успевает ответить на десяток приветствий, условиться с кем-то из портовых о встрече, спросить мимоходом, нет ли «ЧП» на реке... Из всех этих мимолетных вопросов, напоминаний, приветствий вдруг становится ясно, что друг мой Чухчин состоит в Совете старых капитанов и одновременно работает в Комиссии по расследованию аварий — общественных организациях порта...
Вот уже лет шесть, как арктические и антарктические моряки, уходя на «покой», поселяются на одной из окраин Херсона—на Арктической улице. Улицы оказалось мало, возник еще и Арктический переулок. Но когда в центре Херсона я назвал шоферу такси адрес «Арктическая», он посмотрел на меня сощурясь: «Смеетесь?» Арктическая в Херсоне? А вот есть. Этакий зеленый остров — 22 двухэтажных домика, окруженных виноградниками, садочками, огородами, возделанными руками... поморов.
Я — гость людей, для которых и старость — деяние. Онеж-цы, архангельцы, мурманцы, они — прохожим людям на радость! — обсадили улицу на месте давнишней свалки яблонями, вишнями, сливами и каштанами. Пожалуйста, добрый прохожий, срывай себе плоды на здоровье, но только не рушь ветви фруктовых деревьев! Так нет, рвут плоды еще недозрелые и мало того — зло ломают деревья. У старого арктического моряка чуть ли не слезы на глазах, когда он перевязывает сломанную прохожим ветку...
Домики строены на сбережения всей долгой моряцкой жизни. Однако не мысль о «собственном» доме привела поморов в
Херсон, не тяга к шматку земли, хоть небольшому, да «своему». Поманила возможность дела, работы на старости лет. «Да тут работы больше, чем на корабле!» В чьем только доме на Арктической улице не слышал я от хозяина эту фразу, произнесенную с душевным удовлетворением. Здесь всё, решительно всё — своими руками. Даже металлические трубы для арок виноградной беседки гнуты руками хозяина о тот — видите? — толстенный столб на стыке переулка и улицы!
Денежно старость арктических моряков обеспечена загодя. Не о деньгах у них забота. Что в старости делать? Вот вопрос. Бездельная старость пугает. И арктические плаватели, еще не выйдя на пенсию, в отпуск приезжали сюда — учились, копали, растили. Готовились к старости, как к походу. Право, не знаю, так ли сияли глаза Чухчина, когда во мраке полярной ночи он выводил из тяжелых льдов караваны судов, так ли гордился он тогда, как сейчас, когда я дивлюсь взращенной им виноградной лозе! И так ли он огорчался, когда судно его застревало во льдах, как сейчас, когда видит сломанным фруктовое дерево, посаженное им на Арктической улице или в Арк* тическом переулке, соседнем!
