- Я пожал плечами: "Дай задание". - "Убей Персея!" - прошептал он. "Нет". Тогда он дал мне запечатанное письмо к Иобату - дипломатические дела, заявил он - и попросил меня доставить его в Ликию спецавиапочтой - конфиденциальность гарантируется, ответ или возврат не требуется, идет? "Идет". Я снялся, вернулся: "А в какой Ликия стороне?" Он прикрыл глаза и показал посередке между остом и зюйд-ост-тень-остом; мне туда, - вот так-то. Филоноя говорила: "Спасибо за историю, ты каждый раз рассказываешь ее все лучше". Такие были денечки. И: "Когда мы сможем, Беллерофон, навестить мою сестру? Жаль, что детишки никогда не встречались со своими кузинами. А сейчас займись-ка лучше лекцией, вот твои записи. Поцеловать тебя на прощание?" Я рвал на себе волосы тогда, рву и теперь, это отступление еще при мне, Зевс Всемогущий, позади полсотни страниц, а это только начало. Как пишут повести? Как отыскать фарватер запутавшемуся во всех этих протоках и расщелинах? Выговаривание баек - не мой жеребчик, да и ничей; сюжет у меня не нарастает и не спадает, следуя полным значения фразам, а петляет вокруг самого себя, как раковина моллюска-трубача или змеи на кадуцее Гермеса: уклоняется, отступает, колеблется, со скрипом тащится, утробно стонет и т. д., рушится, гибнет.

Вопрос: Что вы можете сказать по поводу вашего очищения от вины в убийстве, сэр?

Ответ: Получив в дар Пегаса, я заключил, что чист перед Афиной, каковую, поскольку Делиад особо истово почитал именно ее, считал единственным заинтересованным божеством.

В: Насколько высоко поднялся Пегас сегодня утром, сэр?

О: Не выше метра. Наше исследование этой проблемы, пользующейся у моей администрации самым высоким приоритетом, продолжается, и вы можете рассчитывать на подробный отчет сразу после настоящего отступления.

В: На одной из предыдущих встреч в рамках настоящего курса лекций по Первому Приливу Прославленной Истории Легендарного Героя Беллерофона, обязательного для всех членов двора Беллерофона-царя в надежде на внесение разлада между ними и их правителем во частичное исполнение четвертого квадранта (Царствование и Смерть) мифобиографической Схемы, описывая ваше нынешнее систематическое надругательство над царицей Филоноей, царевичами Гипполохом и Исандром и царевной Лаодамией занудными и бестактными рассказами о своем детстве, вы упомянули, что письменность - как средство обычного общения в противовес магическому методу, за исключением заимствования ее в отдельные не связанные между собой моменты из будущего провидцами типа Полиида - будет введена в эллинскую культуру только через несколько веков. Однако "работа", порученная вам царем Претом, заключалась в доставке вашему будущему тестю дипломатического послания в эпистолярной форме. Более того, саму лекцию, на которой прозвучало вышеупомянутое упоминание, как мы с волнением воскрешаем в памяти, вы прочли с письменного текста или по крайней мере произнесли по записям, как и остальные лекции этого захватывающего курса, - само слово "лекция", представляется мне, восходит к варварскому глагольному корню, означающему "читать", а чтение априори предполагает письмо. И последнее: наше присутствие здесь, на вновь организованном в Ликийском университете отделении классической мифологии, ваше стимулирующее требование курсовиков, посвященных Истории Вашей Жизни До Сих Пор и т. д., - все подсказывает, что мы если и не общество полной грамотности, то по крайней мере общество, которому небезызвестны чтение и письмо. Нет ли в этом некоего противоречия?

О: Есть.

В: Ставит нас в тупик и кое-что еще, нас, искателей истины, более чем лояльных в отношении нашей страны, нашего царя и университета, несмотря на, соответственно, затягивание вами карийско-солимской войны, непотребство в обращении с милейшей младшей дочерью доброго царя Иобата и неподобающее извращение профессорских привилегий с целью самовозвеличивания и/или само же принижения,- все это мы с готовностью принимаем как самоналагаемые строгости вышенамиозначенной Схемы. Не склоняетесь ли вы вместе с нами к тому, чтобы видеть прозорливую руку, может Полиида, за такими откровенными сбоями авторского контроля и даже повествовательной сцепленности, как представление, еще до того, как мы прослушали сегодняшнюю лекцию, всех этих В и О, на самом деле за оной лекцией следующих? Или же сам таинственный, для нас почти невразумительный, ее текст, который гласит:

- Добрый вечер. От имени легендарного героя Беллерофона из Коринфа я бы хотел поблагодарить [следуют названия/имена университета, издателя, спонсора чтений и т. п.] за эту возможность напрямую осветить целый ряд противоречий и проблематичных деталей в стандартных оценках его жизни и деяний, окончательно рассеять нелицеприятные кривотолки, касающиеся его общественной и частной жизни, и ответить на любые вопросы, которые вам заблагорассудится задать касательно его баснословной карьеры.

- Мой интерес к мифу о странствующем герое восходит ко времени, когда мне исполнилось тридцать лет; рецензенты моего романа "Торговец дурманом" (I960) тогда как раз и заметили, что превратности судьбы его героя - Эбенезера Кука, Джентльмена, Поэта и Лауреата Мэриленда - в целом ряде деталей следуют схеме мифически-легендарного героического приключения, каковой ее описали лорд Рэглан, Джозеф Кэмпбелл и другие специалисты по сравнительной мифологии. Было выдвинуто предположение, что я использовал эту схему как базис для построения сюжета романа. На самом деле, до тех пор я пребывал в полном неведении о существовании этой схемы; проинформированный, я поразился совпадению (позже я пришел к тому, что стал рассматривать его скорее как неотвратимое, а не замечательное) и изучил те работы, под воздействием которых я предположительно пребывал, так что мой следующий роман "Козлик Джайлс" (1966) оказался - к добру ли, к худу ли - сознательной и иронической оркестровкой Пра-мифа, который его предшественник представлял в натуре. Кое-что из моей последующей прозы - пространный рассказ "Менелайада" и повесть "Персеида", например,- имеют дело напрямик с конкретными проявлениями мифа о странствующем герое, наряду с этим обращаясь и к нескольким сиюминутным тематическим привязанностям своего автора - желанию смертного достичь бессмертия, к примеру, и его иронически квалифицируемому исполнению, особенно преображением мифологического героя на заключительных этапах его карьеры в звуки его собственного голоса, или в историю его жизни, или и в то, и в другое. Мне сейчас сорок.

- Поскольку сами мифы являются среди прочего поэтической возгонкой нашего обычного психического опыта и, следовательно, отсылают к повседневной реальности, писать реалистическую беллетристику, которая отсылает к мифическим архетипам,- значит, на мой взгляд, хвататься за мифопоэтическую кочергу не с той стороны, сколько бы похвал ни заслуживала эта проза в остальных отношениях. Лучше адресоваться непосредственно к архетипам. На возражение, что классическая мифология, как и Библия, больше уже не лежит в основе образования среднего читателя и что, следовательно, стародавние муки Эдипа или Антигоны не в состоянии воздействовать на современную чувствительность, я отвечу, гм, не помню, что именно, что-то касательно комедии и самообъясняющего контекста. Как бы там ни было, когда я завершил "Персеиду", мои поиски дальнейших классических образчиков вышеупомянутых тем навели меня на легендарного героя меньшего калибра - Беллерофона из Коринфа.

- Из-за, помимо всего прочего, самой непривычности истории Беллерофона даже для тех, кто знаком с мифом о Менелае и Елене или Персее и Андромеде, каковую я склонен считать способствующей моим целям, полезным может оказаться некое краткое резюме. Вот замечательный обзор Роберта Грейвза из его "Мифов Древней Греции", компендиума, сводящего воедино тексты Антонина Либерала, Аполлодора, Гесиода, Гигина, Гомера, Евстафия, Овидия, Пиндара, Плутарха, Схолий к "Илиаде" и Цеца: