- А я тем паче. В тот последний миг в пиршественном зале - мне, Персей, нелегко говорить эти слова, - когда ты раскрыл меня и поцеловал с открытыми глазами… отраженной в твоих зрачках я увидела Горгону.

Во имя Афины, любовь моя, не забывай ее условий! Глаза - это зеркало!

- Я ничего и не забывала. Вполне вероятно, что это было ложное отражение. Как вероятно и то, что твоя пройдошливая сестра никогда меня не разгоргонивала…

Что за идея!

- Уверяю тебя, я принимаю все это с убийственным спокойствием. Но даже если ты расстался наконец со своим ребяческим желанием омолодиться…

Ты ведь знаешь, так оно и есть!

- …и допуская, что доля тщеславия присутствует и в моем собственном желании - чтобы ты в своей любви ко мне был готов все выкинуть за борт, лишь бы иметь меня…

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

- …все же остается явная и явно пренеприятная третья возможность: твой поцелуй мог быть исполнен вероломства: акт не любви, а самоубийства или отчаянный порыв к бессмертию через воплощение в камне. В этом случае я явила свою "красоту" не тому, кому нужно, и стала Горгоной навечно.

Помолчи. Послушай, как тихо, как спокойно я отвечаю. Уделим этой непотребной гипотезе из всей нашей вечности одно мгновение, хотя она не заслуживает и его: предположим, она справедлива. Как бы ты себя в этом случае почувствовала?

- Извини, ты уже задал все свои вопросы, а я до своего не добралась. Когда ты. Персей, открыл глаза, когда меня увидел… что в точности ты увидел?

Моя Медуза - я уже благодарил тебя за прекрасную память об Андромеде; за мое собственное озвезживание; за все бескорыстные, чрезмерные дары, которыми ты меня осыпала, от светлой Каликсы до четырехзвездного подобия моего полумесячного клинка. Я благодарен тебе даже за новое воплощение Финея и желаю ему и его спутнице всех благ. Теперь послушай и, если в словах может содержаться какая-то истина, поверь мне: не ты раскрыла мне свою красоту, а я наконец-то сбросил для себя с нее покров. И когда я открыл глаза, в моментальной последовательности явились моему взору отраженными в твоих очах две вещи: первая - в меру здоровый, отныне более не героический смертный, у которого позади большая половина жизни, не такой мощный и не такой гордый, как был в двадцать, но все еще, в конечном счете, достаточно сильный, не прерывай меня, и уже слишком мудрый, чтобы хотеть, как когда-то, чтобы время обратилось вспять. Вторая, буквально через мгновение, - это звезды в твоих собственных глазах, отраженные из моих и отражаемые до бесконечности, - звезды воистину чудесной, да, ослепительной любви, которая преобразила все вокруг. Может быть, ты сочтешь этот образ избитым; молю, не говори этого.

- Помолчим. Помолчим подольше. Мне нечего сказать.

У тебя еще остался последний вопрос.

- Ему придется подождать… я проливаюсь дождем на ползодиака… бедный Кет, плыви же опять, пока можешь…

Если бы он остался у меня, я бы спросил о наших с тобой смертных половинах.

- Бесполезно: это их частное дело, как и у Андромеды с Финеем; не для публикации. Мы не умерли там при развязке, это я могу тебе сказать; просто началось наше бессмертие здесь, где мы разговариваем друг с другом. А внизу проживаются наши смертные жизни - или уже давно прожиты, вместе или порознь, комически трагичные, прекрасно безобразные. Это другая, другая история; ее не рассказать героям этой.

Быть по сему. Последний вопрос?

- Ты счастлив, Персей, как кончается эта история?

Молчим. Бесконечная пауза. Любовь моя, это эпилог, всегда кончающийся, никогда не оканчивающийся, как (я не извиняюсь) II-G, которая разворачивается по вселенским пространству и времени. Такова моя участь: я способен вообразить безбрежную красоту, только исходя из собственного опыта безбрежной любви, - но при этом могу пользоваться своим не самым бескрылым воображением и опираться на бесценную, невообразимую улику: я держу ее над бетой Персея, Медуза, - не змей, но прекрасные женские волосы. Я доволен. И вот, чтобы покончить с этим вопросом, наш окончательный статус: стать, словно записанная музыка нашего языка, этими безмолвными, зримыми знаками; быть рассказом, который я рассказываю всем, у кого есть глаза, чтобы видеть, и понимание, чтобы истолковывать; навсегда тебя возвысить и знать, что история наша никогда не прервется, но будет повторяться из ночи в ночь, покуда читают по звездам мужчины и женщины… Я доволен. До завтрашнего вечера, любимая.

- Доброй ночи.

Доброй ночи. Доброй ночи.

- Доброй ночи.

- Доброй ночи.

Некоторые истории долговечнее других. А сейчас чувства жены моей, Филонои, были оскорблены - и немудрено: собственными руками наготовила она по этому случаю амброзии, пораньше отпустила слуг, облачилась в лучшее свое дезабилье; один десерт должен был воспоследовать за другим. Но в канун своего дня рождения царь Ликин Беллерофон наткнулся на закате на плавающую в болоте неподалеку от его двора греческую повесть, именуемую "Персеида", историю образцового для него героя; к тому времени, когда добрался он до последних ее слов, ему уже стукнуло сорок и он слишком устал.

Так начинается, помоги же мне Муза, прилив океана сказаний двойняшки Беллерофона, легендарного героя, кузена воссозвезженному Персею: как раз за разом летал он на крылатом коне Пегасе; навлек двойную смерть на чудную трехчастную Химеру; дважды любил, дважды терял; дважды алкал, достигал - и для него погибал - бессмертия; короче - как завершил он весь героический цикл и пошел на второй круг. Развязавшись наконец со смертной речью, обратился он в писаные слова: Беллерофонические письмена на плаву меж двух миров, навсегда предающие своими сочетаниями и пересочетаниями человека, которого они представляют.

- Ты никогда не критикуешь, - продолжал я придираться, цедя в темноте слова в потолок спальни. - Что-то тут не так, коли женщина никогда не критиканствует.

Чуть погодя задумчивая Филоноя пробормотала рядом со мной:

- Иногда я критикую.

- Нет, не критикуешь. Ты - само совершенство, отсюда все твои беды.

- Да, мои чувства оскорблены. - Филоноя представлена здесь дающей объяснения. - Но какой смысл критиковать кого-либо, когда он, сразу видно, вне себя. Хотя почему ты не в себе - ума не приложу.

- В себе, не в себе. Вся моя жизнь - сплошной ляпсус. Я не легендарный герой и никогда таковым не стану.

- Ты и так таков!

Их диалог отражает общий смысл нашей беседы, но не передает неукротимую мягкость Филоноевых духа и тела вкупе с наказующей самозацикленностью ее мужа, не достигает, соразмерно ее длительности, достаточной простоты изложения. Сообрази я, когда в конце этой повести соглашался, чтобы провидец Полиид обратил меня в версию Беллерофоновой жизни, что могу быть несовершенно, даже неуместно изложен, я бы остался верен первоначально принятому плану: низвергнуться с небес в заросли колючих кустарников, стать слепой и увечной пророческой фигурой и всплыть с прибывающей с приливом в болоте водой, собственным голосом декламируя вслух свою историю амазонке Меланиппе - моему месяцу, моей музе, моей последней смертной любви, - как она, поначалу отхлынув, затопила меня. И если бы Полиид-Провидец осознал, что это последнее и самое надувательское из всех усилие на пути литературных метаморфоз окажется запятнано и замарано чуть ли не самокритикой, он предоставил бы Беллерофону шмякнуться в грязь и вечно пускать оттуда пузыри подобно Дантовым гневливым в стигийских топях. Болотный папаша, старый оборотень - ты таки тут, даже тут. Рассказывай дальше.

- Совершенно очевидно, - продолжала Филоноя голосом столь же мягким, как и ее тело, на красоте которого тридцать пять минувших лет почти не оставили следов, - что Афина по-прежнему на твоей стороне. Ликийское царство разумно процветает и политически стабильно, несмотря на назойливость наших военных трений с карийцами и их новый союз с солимами и амазонками. Дети наши растут так, что, в общем, грех роптать, - не то что беспутные капризницы Прета и Антеи. Если судить по письмам поклонников и поклонниц, твоей славе химеробойца, кажется, ничто не угрожает; даже "Персеида", как я могу судить по тем извлечениям, что ты избрал для чтения мне, пару раз упоминает о тебе в самом благоприятном свете. Наконец, наш брак (который, не забывай, для меня то же, что для тебя твоя карьера легендарного героя, - главная ценность и оправдание, мой raison d'кtre) если уже не столь пылок, как дыхание Химеры, зато исполнен любви, уюта и в основном сексуально уравновешен. Мы, без всякого сомнения, избежали обид, отравивших по достижении ими нашего возраста взаимоотношения Персея и Андромеды, и, хотя невинными нас не назовешь, мы скорее опытны, чем виновны.