Скедони выслушал просьбу вдумчиво и со вниманием, однако мрачное выражение его лица оставляло мало надежды на сочувствие; Эллена же перешла к доводам менее важным для нее самой, но решающим для ее собеседника; человек более искушенный — или не гнушающийся хитростью, — конечно, с этих доводов бы начал. Эллена указала, что ее пребывание вблизи виллы Альтьери можно окружить такой же глубокой тайной, как если бы она находилась за сотни миль от Неаполя.
Трудно себе вообразить, чтобы человек, обладающий хладнокровием и расчетливостью Скедони, под влиянием страха утратил ясность суждений; такое могло случиться только вследствие особых, чрезвычайно веских причин. Речь Эллены открыла исповеднику глаза на обстоятельства, ранее ускользавшие от его внимания, и он в конце концов признал, что, пожалуй, безопаснее позволить ей вернуться на виллу Альтьери, — откуда она затем явится, как намеревалась ранее, в монастырь Санта делла Пьета, — чем искать для нее прибежища в иной, даже отдаленной обители, куда Скедони придется самому ее отвезти. Он еще возражал против пребывания Эллены вблизи Неаполя только потому, что маркиза могла обнаружить ее ранее, чем настанет время открыть тайну происхождения девушки; зная характер маркизы, он опасался в этом случае самых ужасных последствий.
Правда, любое из возможных решений было достаточно рискованным; между тем обитель Санта делла Пьета обладала существенным преимуществом: она была велика и прочно укреплена, а обитательницы ее во главе с настоятельницей знали Эллену с детства и, по всей видимости, желали ей добра; таким образом, этот монастырь сулил надежную защиту против насильственных действий и злобы маркизы, а от ее искусных козней не могла служить укрытием ни одна твердыня. У монахинь из Санта делла Пьета, ввиду их давнего знакомства с Элленой, не возникнет ни любопытства, ни подозрений касательно происхождения девушки, и поэтому здесь, как ни в каком ином месте, тайне Скедони не грозит разоблачение. Именно это соображение, как ни странно, и составляло для исповедника предмет первостепенного беспокойства, перед которым даже забота о безопасности Эллены отступала на второй план; поэтому Скедони и решил, что она должна вернуться в Санта делла Пьета. Девушка со слезами на глазах благодарила монаха за проявленное великодушие, нимало не подозревая о том, что решение его обосновано прежде всего себялюбивым страхом.
Последние дни поездки не были отмечены сколько-нибудь значительными событиями; Скедони редко изменял угрюмой неразговорчивости, Эллена же, беспрерывно размышлявшая о том, что было для нее единственно важно, то есть об участи Вивальди, охотно мирилась с продолжительным молчанием.
Когда они приблизились к Неаполю, Элленой овладело сильнейшее волнение, а когда над другими горными пиками вырисовался наконец Везувий, девушка представила себе всю обозримую с его вершины разнородную окрестность и заплакала. Когда же путники достигли ближайшей возвышенности и перед ними простерлась знакомая местность и бескрайний, уходивший в неведомую даль Неаполитанский залив, когда Эллена узрела выстроившиеся на горизонте горы, которые гигантским кольцом объяли родные места, где обитал — как ей хотелось верить — Вивальди, девушку охватили чувства волнующие и непреодолимые! Все здесь, казалось, говорило о доме, о Вивальди, об ушедшем счастье; так тесно переплелись в ее душе сожаления и надежды, нежная грусть воспоминаний с ожиданием будущего, что трудно было сказать, которое из этих переживаний сильнейшее.
Выразительное лицо Эллены явило исповеднику без утайки весь ход ее мыслей и чувств; презирая такого рода чувствования, Скедони полагал, что понимает их; он не сознавал, что постичь их может лишь тот, кому довелось их испытать. Скедони был подвержен заблуждению, обычному у подобных ему бессердечных натур, а именно: подменял истину словами и, таким образом, не только стирал границу между близкими по духу свойствами, но и искажал их сущность. Неспособный к тонким различениям, он именовал тех, кто одарен этой способностью, не иначе как фантазерами, превращая свою ограниченность в доказательство высшей мудрости. Он не видел разницы между тонкостью чувств и пустотой мысли, между вкусом и капризом, между воображением и заблуждением и кичился своей мудростью, не подозревая, что подвержен иллюзиям не менее очевидным, хотя и менее блестящим, чем те, которые свойственны людям чувства.
Дабы надежнее уберечься от посторонних глаз, Скедо-ни постарался приурочить свой въезд в Неаполь к позднему вечернему часу, так что, когда коляска остановилась у виллы Альтьери, было уже совершенно темно. Со смешанным чувством печали и радости Эллена вновь узрела свое покинутое жилище; пока не явилась к воротам старуха служанка, девушке вспомнилось, как часто она ждала здесь во времена, когда ее приветствовала улыбкой нежно любимая покровительница, ныне утраченная навеки. Но вот показалась наконец старая экономка Беатриче и встретила Эл-лену с искренней преданностью, почти как та, которую Эллена оплакивала.
Скедони отпустил коляску и вошел в дом с намерением вновь облечься там в свою обычную монашескую одежду. Перед тем как проститься с ним, Эллена осмелилась упомянуть имя Вивальди и выразить пожелание узнать в точности о его нынешних обстоятельствах; Скедони как никто иной мог бы удовлетворить ее любопытство, однако, в соответствии со своей прежней тактикой, он почитал за лучшее не выдавать свою осведомленность и ограничился ответом, что, буде ему случится добыть интересующие Элле-ну сведения, он поставит ее об этом в известность.
Это заверение обрадовало Эллену по двум причинам: оно сулило ей освобождение от неизвестности, а также служило свидетельством, дотоле не высказанным, того, что исповедник одобряет предмет ее привязанности. Скедони добавил, что не собирается видеть Эллену вплоть до того дня, когда сочтет нужным объявить об их родстве, но, если обстоятельства того потребуют, станет ей писать; Эллена получила от него указания, как отсылать ему на вымышленное имя весточки в некое удаленное от его монастыря место. Двусмысленность подобного образа действий, хотя и диктуемая, как уверял Скедони, необходимостью, не могла не вызвать у Эллены нескрываемой антипатии, на которую монах не обратил внимания. Он наказал Эллене, если ей дорога жизнь, сохранять свое происхождение в строжайшей тайне и на следующий же день оставить виллу Альтьери и удалиться в Санта делла Пьета; эти предписания даны были тоном столь торжественным и веским, что Эллена не только прониклась сознанием того, сколь необходимо их выполнить, но и не могла побороть в себе изумления.
Коротко разъяснив Эллене ее дальнейшие действия, Скедони попрощался с ней и скрытно покинул виллу Аль-тьери; в монашеском платье, якобы после дальнего паломничества, он возвратился в доминиканский монастырь, где его ждал со стороны братии обычный прием; здесь он вновь предстал суровым отцом Скедони из монастыря Спирито-Санто.
Насущнейшей заботой исповедника сделалась теперь необходимость оправдаться перед маркизой ди Вивальди, выяснить, до какой степени можно ей открыть глаза на истинное положение вещей, а также чего от нее следует ожидать, если правда станет известна ей целиком. Далее надлежало добиться освобождения Вивальди, но какие шаги в данном случае предпринять — зависело от того, чем закончатся переговоры с маркизой. С тех пор как Скедони узнал, на какое страшное преступление она его толкала, ему тяжело было думать о встрече с ней, однако он решился отправиться на роковое свидание следующим же утром; ночь исповедник провел в беспокойных раздумьях о том, что ему готовит наступающий день; главные усилия Скедони направил на измышление убедительных доводов, которые проложили бы ему дорогу к успеху.
Глава 3
Под сенью одиночества угрюмой Мир кротко улыбается, Довольство Хранит невозмутимый лад души И в сумрачной тени, но только Ярость Не подпускайте, Мщенье удалите! — Они безумьем все воспламенят.
