— Ну все, беги,— шепнула она.— Мне надо поговорить с доктором.

Сюзетта не ответила, на мгновение прильнула к Лайле, а потом повернулась и побежала по проходу. Вспорхнули и закружились у нее над головой испуганные птицы. Звери отпрянули к стенам, а Сюзетта бежала, и звук ее шагов эхом отдавался среди голых камней и наполнял все вокруг, даже когда девочка исчезла из вида. Издалека, как туман, начала наползать темнота. Вскоре животные превратились в смутные силуэты, а коридор стал зияющей черной дырой.

— Мне, наверное, надо прочистить мозги,— повернулся я к Лайле.

Она протянула руку, коснувшись меня, как несколькими мгновениями ранее, и улыбнулась:

— Пострадали от опиума у Полидори? — поинтересовалась она.

Глаза ее, как и у лорда Рутвена, были на удивление глубоки. Я нашел в себе силы увернуться от ее взгляда.

— Может быть.

— Пойдемте со мной,— кивнула Лайла.

Она взяла меня за руку. Мы опять двинулись вверх по лестнице, и я заметил, что свет на стенах как-то тускнеет. Я поднял голову. Надо мной навис огромный стеклянный купол, а за ним в безоблачном небе сверкали звезды.

— В Лондоне такой скверный воздух,— сообщила Лайла,— и так загрязнен газовым освещением. Но, как видите, при помощи оптики это можно свести к нулю.

— Замечательно! — воскликнул я.— Никогда не думал, что такое возможно.

— И тем не менее...

Я продолжал глядеть сквозь купол на небо, чувствуя на себе взгляд Лайлы и зная, что он крайне холоден, холоден, как звезды. И все же я не обернулся.

— Это напоминает мне,— нарочито медленно проговорил я,— напоминает чистое небо, простирающееся над горами в Каликшутре...

— Вот как?

Вопрос повис в воздухе. Лайла, подняв голову, смотрела теперь на звезды. И вновь я ощутил мощный прилив влечения к ней. В равной мере во мне поднялись страх и желание, борясь друг с другом, и, когда она потянулась ко мне, я чуть ли не с яростью отбросил ее руку.

— Вы не доверяете мне,— прошептала она, словно удивляясь этому.

Я почти засмеялся. Она почувствовала это и улыбнулась сама.

— Но почему? — проговорила она.— Вы вините меня в том, что я обманула вашего друга?

— И я прав,— холодно ответил я.— Вы обманываете его.

— Ну да, конечно,— пожала плечами Лайла— Это очевидно.

Я с удивлением взглянул на нее, ибо не ожидал такой откровенности.

— Не делайте вид, будто вас громом поразило,— продолжала она. — Уж перед вами я бы не отважилась это отрицать.

— Вы мне льстите.

— Думаете?

— Конечно. Вы же ничего не рассказываете Джорджу.

— Верно. Но Джордж — идиот.

— И мой друг... Почему бы мне не передать ему ваши слова?

Глаза ее блеснули, она покачала головой и стала подниматься по лестнице к стеклянному куполу. Спустя некоторое время она остановилась, вглядываясь во что-то, чего мне не было видно.

— Насколько я понимаю,— сказала она наконец, поворачиваясь ко мне,— вы работаете в Уайтчепеле, в самых ужасных трущобах.

— Да, я работаю в Уайтчепеле.

— Тогда вы, должно быть, сочувствуете бедным, неустроенным, угнетенным, доктор Элиот. Можете не отвечать, я знаю, мне рассказывал Джордж... Он называет вас святым Ист-Энда... Святой Ист-Энда... Он считает, что это шутка.

— Наверняка. Но что вы хотите этим сказать?

— То, что Джордж все считает замечательной шуткой. Например, свою работу в Индийском кабинете... А его отношение к людям, на чьи жизни он хочет повлиять,— небрежно, так небрежно, один росчерк пера, одна строка... Сама мысль о том, что он может ворочать жизнями миллионов — такой человек, как он... Шутка... Он считает это шуткой? И иногда, доктор Элиот...— Она прервала свою речь, вновь вглядываясь сквозь стекло.— Я тоже так считаю.

Я наблюдал за ней. Она была ужасающе прекрасна. Я подумал, что же со мной происходит, если в такой критический момент мной овладевает физическое влечение.

«Придерживайся своих методов,— велел я себе.— Будь верен им, иначе ты — ничто, иначе ты — труп».

Я медленно поднялся к стеклу, за которым величаво раскинулся Лондон. Мы находились на какой-то невозможной высоте, ибо город простирался подо мною скопищем красных и черных пятен, а сердце его, точно длинная кишка, прорезала река

— Я злюсь оттого,— промолвила она,— что приходится впадать в блуд с таким человеком, как Джордж.

Она не обернулась ко мне, и, посмотрев на нее в профиль, я вспомнил другой профиль... статуи богини, вознесенной среди джунглей и горных вершин.

— Вы... вы...— тихо прошептал я.

Голос мой прервался. Лайла медленно повернулась ко мне.

— Я должен знать,— сказал я.— В Каликшутре о богине Кали говорят так, словно она на самом деле существует...

— Она действительно существует — в душах, поклоняющихся ей, в великом потоке мира...

— Это не то, что я имел в виду.

— Знаю,— Лайла широко открыла глаза в притворной невинности.

— Кто вы?

— Вы имеете в виду, что я — Кали? — рассмеялась Лайла.

Она вдруг притянула меня к себе, открывая мою шею для поцелуев... три... четыре... пять раз целуя меня словно в беспамятстве, и затем вновь засмеялась.

— Вы не так меня поняли,— сердито проговорил я, отстраняясь.

— Не смущайтесь. Вы же жили в Индии и знаете, что тамошние боги часто ходят по земле.

— И Кали тоже? — спросил я, пытаясь поймать ее взгляд.

— В Каликшутре — вероятно,— пожала плечами Лайла и отвернулась.— Ну да, я вас поддразниваю,— тихо призналась она, глядя в ночь.— Но не совсем. Каликшутра — место призраков, не от мира сего... Вы и сами это знаете, доктор. Фантазия и реальность переплетаются там. Тамошние места — особые.

— Да,— холодно произнес я,— я это заметил.

— Рада слышать,— в голосе Лайлы не было иронии.— Потому что, доктор, я и сама часть мифа В Гималаях обосновались не только индуистские боги. Там есть и другие верования, обычаи, сохраняющиеся в тех местах, где еще жив буддизм, в Тибете и Ладахе, вдоль крыши мира Они верят, что божество существует в человеческом облике, передается от наследника к наследнику, так что, когда носитель умирает, дух его возрождается в крохотном младенце. Младенца находят, о нем возвещают жрецы и воспитывают его как воплощение Бога В должное время он возглавит и защитит свой народ... Такое верование существует и в Каликшутре.

— Но оболочка,— сказал я,— скорее всего меняется...

Лайла вопросительно взглянула на меня.

— Ребенок,— продолжал я,— которого ищут жрецы... в Каликшутре ищут не мальчика.

Лайла склонила голову:

— Очевидно.

— Так вы их королева?

— Королева... Может быть... а может, больше чем королева

— Это видно.

— Неужели, доктор Элиот?

Я нахмурился, ибо в ее словах прозвучала горечь, которой я раньше не замечал. Мне вдруг подумалось, что, может быть, я напрасно рисовал ее в своих страхах зловещими красками, и я почувствовал угрызения совести и замешательство.

— Как вы можете винить меня,— вдруг заговорила она,— вы, доктор Элиот, с вашим сочувствием слабым и угнетенным? Я должна была попытаться одурачить вашего друга, ведь речь идет о судьбе моего народа.

Я не ответил, заметив, что по лицу ее пробежала тень гнева

— Когда-нибудь,— продолжала она,— сэр Джордж поймет, что значит быть слабым, быть предметом чьего-то небрежного бездушия. Может, тогда он перестанет распоряжаться судьбами людей с такой... бездумностью...

Мне стало стыдно за своего друга и за себя.

— Он добрый человек,— еле слышно проговорил я.

— И это служит ему оправданием?

— Вы должны сами принять решение.

— Нет,— заявила Лайла.— Это вы должны принять решение. Так вы передадите ему то, что я рассказала вам сегодня ночью? Разоблачите меня? Сейчас, когда вы узнали, кто я?

— Узнал, кто вы...— машинально повторил я.

Я отвернулся, посмотрел на небо и увидел, что на востоке уже занимается заря. Мне вспомнились слова Хури: «Они слабеют с приходом света».

Я вспомнил, как мы с Мурфилдом карабкались на утес, как ждали у часовни восхода солнца... Я вновь взглянул на Лайлу, изучая ее лицо. Она показалась мне еще милей, гораздо милей, чем прежде, гордой, сверкающей.