— Вы рисуетесь, милорд,— холодно промолвила Люси,— и притворяетесь более зловредным, чем есть на самом деле, когда говорите, что не выносите детей.— Она повернулась ко мне.— Мы с двоюродным братом познакомились в день первого представления «Фауста» в этом сезоне, но когда он впервые навестил меня, то уже знал, что в доме ребенок. Я ему не говорила. Так что он такой же умный, как и вы.

— Едва ли,— пробормотал лорд Рутвен.— Может, у меня просто нюх на детей.

Он наморщил нос, отчего Артур поперхнулся и заплакал, но лорд Рутвен будто пронзил его взглядом, и плач младенца затих.

— Видите, какая у него сила? — сказала Люси.— Не правда ли, он был бы великолепной няней для Артура!

Лорд Рутвен засмеялся. Мне показалось, что в его смехе промелькнула какая-то холодность, почти насмешка.

— Мне пора идти,— откланялся я и, поцеловав Люси в обе гцеки, направился к лестнице.

— Доктор Элиот!

Голос лорда Рутвена был едва различим. Моим первым побуждением было не оглядываться, притвориться, что я ничего не услышал. Я чувствовал, что Рутвен интригует меня. Он вышел на лестницу с младенцем Люси на руках.

— Когда вы навестите меня? — спросил он.

Я пожал плечами:

— Мне не ясно, о чем вы хотите поговорить.

— О вашей работе, доктор Элиот.

— О работе?

— В начале года вы опубликовали статью «Испытания в Гималаях: сангвигены и агглюцинация». По-моему, так вы ее назвали?

— Да, было такое, но я не предполагал...— удивился я. .

— Что меня интересуют такие вопросы?

— Это малоисследованная область медицины.

— Вне сомнения. И ваша статья особенно грешит незнанием, ибо в сложность предмета вы еще привносите радикализм ваших взглядов, если я правильно их понял. Но, с другой стороны, радикальное больше всего и интригует, не так ли?

— Интересное замечание от члена палаты лордов.

— Нам надо поговорить, доктор Элиот,— улыбнулся лорд Рутвен.

Я поразмыслил над его просьбой:

— В прошлый раз в нашем разговоре вы упомянули о средствах для хирургической клиники...

— Да.

— И взамен...

— И взамен вам нужно пообедать со мной.

— Боюсь, я занят...

— Дело не к спеху. В воскресенье, третий уик-энд в мае. У вас, таким образом, будет время почистить ваш дневник.

— Да... я уверен.

— Вот и договорились,— перебил лорд Рутвен.— Приезжайте в восемь. У вас есть мой адрес.

Он кивнул, повернулся и исчез, прежде чем я успел дать согласие. Но я, конечно, поеду. Даже небольшая дотация для нашей клиники будет неоценима. И кроме того, лорд Рутвен, по-видимому, интересный человек. Уверен, что его компания подействует на меня стимулирующе. Конечно же я поеду.

По дороге в Уайтчепель у меня опять возникло ощущение, что за мной следят. Длилось оно до Ливерпуль-стрит. Там меня поразила женщина удивительной красоты. Она садилась в экипаж и оглянулась на меня. Однако была она не черноволосая, а белокурая, с европейскими чертами лица. Мощное притяжение к ней... ничего подобного никогда не испытывал. Такого желания я не чувствовал даже к женщине, взятой Мурфилдом в плен на Калибарском перевале. И одновременно сильное ощущение, которое мы испытали на стене в Каликшутре: мой разум кто-то исследует... Ерунда конечно...

Нужно отоспаться. Лягу сегодня пораньше.

...Мой интерес к этому делу не угас, а с течением времени еще больше возрос. Желая узнать новости, я иногда приглашал Элиота пообедать со мной. Он отвечал на мои приглашения нерегулярно, ибо от природы был человеком весьма замкнутым, да и на работе дел у него хватало. Тем не менее мы иногда встречались. И я каждый раз умолял, чтобы он рассказал мне, как развиваются события. Он сказал, что сэр Джордж постепенно поправляется, но сам он еще не навещал друга. Зато о проститутке, которую мы спасли, он смог рассказать побольше. Ее звали Келли — Мэри Джейн Келли — и вообще-то, она была не из Ротер-хита, а жила в полумиле от клиники Элиота. Он сказал, что послал санитара по этому адресу. Там оказался мужчина, назвавшийся ее мужем, но совершенно не заинтересовавшийся ее состоянием Вел он себя нагло и был пьян. При таких обстоятельствах Элиот решил подержать пациентку в больнице подольше, хотя денег очень не хватало.

— Она не может жить у нас постоянно,— вздохнул он,— вечная беда с этими ассигнованиями, всегда так.

Как-то вечером он прислал мне записку, сообщая, что Келли на следующий день должна допрашивать полиция Ротерхита. Естественно, я вызвался присутствовать при допросе и даже отменил несколько важных встреч. Прибыв на следующее утро в Уайтчепель, я сразу направился в кабинет Элиота. Он по уши закопался в пробирки и горелки, но был рад меня видеть, хоть я ему и помешал.

— Не сомневался, что вы придете, Стокер,— сказал он, вставая поприветствовать меня.— Наши приключения далеко не закончились.

Он провел меня в отдельный кабинет, где к нам вскоре присоединился полисмен из Ротерхита. Элиот вышел и вернулся с Мэри Келли. Она явно нервничала, но быстро пришла в себя и согласилась рассказать, что помнила о том, как на нее напали. Я заметил, что Элиот следит за ней как-то неуверенно, а ее все время отвлекает уличный шум снаружи. Напротив окна находилась помойка, бездомные псы носами разгребали мусор в поисках объедков, и пациентка Элиота никак не могла отвести от них глаз. Когда Элиот спросил ее, как она себя чувствует, она уверила его, что очень хорошо. И допрос начался.

История ее была проста. Она пьянствовала в пабе у Гренландских доков и разговорилась там с матросом, который сказал, что его дружку нужна девушка. У Келли было туго с деньгами, и она согласилась пойти с ним. Матрос подвел ее к извозчику, стоявшему снаружи, дверца кэба отворилась, и Келли забралась внутрь.

Однако в этом месте своего рассказа она вдруг задрожала, вскочила и бросилась к окну, прижимаясь лицом к стеклу, и я заметил, что она опять пристально смотрит на собак. Элиот попытался усадить ее обратно, но она оттолкнула его и стала просить впустить собак, чтобы они посидели при ней, а когда Элиот отказал ей, то сжала губы и не проронила больше ни слова, продолжая смотреть на псов на помойке. Элиот забеспокоился еще больше и, стараясь удовлетворить прихоти своей пациентки, только начавшей поправляться, попросил привести одного пса. Келли с радостью приветствовала это и, посадив пса себе на колени, продолжила рассказ.

Там, в пролетке, в кэбе, ее поджидал дружок матроса. Но дружок оказался не мужчиной... Я сразу заметил, как Элиот подался вперед в кресле и с неослабным вниманием слушал, как Келли описывает оказавшуюся в кэбе женщину. Описание это, однако, не подходило ни к Люси, ни к леди Моуберли, ибо перед Келли оказалась негритянка, но такой красоты, что у Келли буквально захватило дух. Элиот заострил внимание на этом, и Келли призналась, что привлекательность негритянки даже испугала ее. Затем негритянка,— я краснею, когда пишу это,— расстегнула на Келли одежду и принялась ласкать ее самым грубым и похотливым образом. Келли очень разволновалась и не смогла протестовать. Негритянка же вдруг вынула какой-то сосуд из золота и чудесно украшенный, схватила Келли за запястье и полоснула по нему ножом. Кровь полилась в сосуд. Тут Келли вскрикнула, открыла дверцу пролетки и выпрыгнула. Кэб не остановился. Келли осталась лежать там, где упала, и постепенно потеряла сознание.

На этом месте она прервалась. Полисмен пытался задавать ей еще вопросы, но она отказывалась отвечать, гладя и лаская пса. Наконец полисмен вздохнул и поднялся. Элиот вызвал медсестру, чтобы она уложила Келли обратно в постель, но Келли не двинулась со стула. Вместо этого она вцепилась в пса, со стоном разглядывая рану на запястье. Она стала что-то неразборчиво выкрикивать и тереть шрам.

— Моя кровь,— кричала она,— моя кровь! Ее украли! Ее нет!