– Господи Исусе, – проговорил Брайс.

Они помолчали оба. Потом Робин вздохнул.

– А все-таки что такое эти «Высокогорные инвестиции»? Как они связаны с мотивами его преступления? – спросил он.

Но прежде, чем Брайс успел ответить, в комнату торопливо вошел Тал Уитмен.

– Брайс, можно тебя на пару слов? – Он взглянул на Робина. – Хорошо бы наедине.

– Конечно, – проговорил Робин.

Адвокат вышел, Тал прикрыл за ним дверь.

– Брайс, ты знаешь доктора Дженнифер Пэйдж?

– Она некоторое время тому назад открыла кабинет в Сноуфилде.

– Точно. Но что она за человек, ты знаешь?

– Я с ней не знаком. Слышал, правда, что она неплохой врач. Жители этих маленьких горных деревушек теперь довольны, что им не надо больше ездить к врачам в Санта-Миру.

– Я тоже с ней не знаком. Я просто хотел спросить… может быть, до тебя доходило… не выпивает ли она. Я хочу сказать… не пьет ли?

– Нет, я ничего подобного про нее не слышал. А что? Что случилось?

– Она позвонила пару минут назад. Говорит, что в Сноуфилде произошла катастрофа.

– Катастрофа? Какая катастрофа?

– Она говорит, что не знает.

– А когда ты с ней разговаривал, у нее не было истерики? – спросил, помолчав немного, Брайс.

– Голос звучал испуганно, это верно. Но истерики не было. Она хочет говорить непременно с тобой, никому другому не хочет ничего говорить. Она сейчас на третьем канале.

Брайс потянулся к трубке телефона.

– И еще кое-что, – проговорил Тал, озабоченно морща лоб.

Брайс положил руку на трубку, но не снял ее.

– Она мне сказала… – проговорил Тал. – Я просто не могу этому поверить… Она сказала…

– Ну?

– Она сказала, что там все мертвы. Весь Сноуфилд. По ее словам, единственные, кто там пока жив, это она сама и ее сестра.

Дженни и Лиза выбрались из дома Оксли тем же путем, каким попали туда: через окно.

Ночь становилась все холоднее. И опять подул ветер.

Они поднялись в гору по Скайлайн-роуд, дошли до дома Дженни и прихватили там жакетки, чтобы было не так холодно.

Потом опять спустились вниз и вернулись в полицейский участок. Прямо перед ним, на тротуаре, к бордюрному камню была привинчена деревянная скамья, и они уселись на нее в ожидании, пока придет помощь из Санта-Миры.

– Как ты думаешь, когда они сюда доберутся? – спросила Лиза.

– Ну, до Санта-Миры отсюда больше тридцати миль, причем по горной дороге с массой крутых поворотов. А кроме того, они должны еще принять особые меры предосторожности. – Дженни посмотрела на свои часы. – Думаю, они здесь будут минут через сорок пять. Самое большее через час.

– Ого!

– Это не так долго, голубушка.

Лиза подняла воротник хлопчатобумажной, отделанной шерстяной с начесом тканью жакетки.

– Дженни, когда в доме Оксли зазвонил телефон и ты сняла трубку…

– Да?

– Кто тогда звонил?

– Никто.

– А что ты слышала?

– Ничего, – солгала Дженни.

– Судя по выражению твоего лица, я подумала, что тебе кто-нибудь угрожал или говорил что-то очень неприятное, нехорошее.

– Ну конечно, я была очень встревожена и расстроена. Когда он зазвонил, я подумала, что телефоны заработали. Но когда я сняла трубку и услышала все ту же гробовую тишину, я… во мне как будто что-то сломалось. Вот и все.

– А потом в трубке раздался гудок?

– Да.

«Наверное, она мне не верит, – подумала Дженни. – Считает, что я стараюсь оградить ее от чего-то. Что я, разумеется, и делаю. Но как передать ей ощущение, что на другом конце провода было тогда какое-то неимоверное зло? Я и сама-то пока еще не понимаю, в чем тут дело. Кто или что слушал тогда меня по телефону? Почему он – или оно – в конце концов позволил мне позвонить?»

По улице ветром пронесло клочок бумаги. За исключением этого, все остальное было неподвижно.

По луне скользнуло и прошло легкое облачко.

Помолчав немного, Лиза сказала:

– Дженни, если со мной сегодня ночью что-нибудь случится…

– Ничего с тобой, голубушка, не случится.

– Но если все-таки случится, – настойчиво повторила Лиза, – я хочу, чтобы ты знала, что я… ну… честное слово, горжусь тем, что у меня такая сестра.

Дженни обняла девочку за плечи, и они еще теснее прижались друг к другу.

– А жаль, сестренка, что все эти годы мы с тобой так редко виделись.

– Ты же ведь не могла чаще приезжать домой, – ответила Лиза. – Я понимаю, как трудно тебе приходилось. Я прочла десятка два книг о том, через что приходится пройти, прежде чем стать врачом. Я всегда знала, какой груз лежит у тебя на плечах и сколько тебе приходится думать и беспокоиться.

– Ну, все-таки я бы могла приезжать и почаще, – проговорила Дженни.

Иногда она действительно могла бы приехать, но не делала этого, потому что не могла выносить молчаливого обвинения и укора, которые читала в грустных глазах матери; обвинения, тем более задевавшего ее, что оно ни разу не было высказано вслух: «Ты убила отца, Дженни. Ты разбила его сердце, и это его убило».

– И мама тоже всегда тобой очень гордилась, – сказала Лиза.

Это заявление не просто удивило Дженни. Оно потрясло ее.

– Мама всегда всем рассказывала, что ее дочь врач, – улыбнулась при воспоминании об этом Лиза. – Иногда мне казалось, что ее друзья по бридж-клубу выставят ее за дверь, если она скажет еще хоть слово о тебе, твоих хороших отметках и стипендиях.

– Ты это серьезно? – Дженни часто заморгала.

– Конечно серьезно.

– Но разве мама не…

– Не что? – переспросила Лиза.

– Ну… разве она никогда ничего не говорила о… об отце? Он умер двенадцать лет тому назад.

– Да, я знаю. Он умер, когда мне было два с половиной года. – Лиза наморщила лоб. – Но какое это имеет отношение?..

– Ты ни разу не слышала, чтобы мама винила меня?

– Винила тебя в чем?

Но прежде, чем Дженни успела ответить, Сноуфилд стал еще больше походить на погруженное в могильную тишину и спокойствие кладбище. В городе внезапно погасли все огни.

Три полицейские машины, сверкая красными мигалками, выехали из Санта-Миры и направились мимо погруженных в ночную темень и тишину холмов в сторону высоких гор Сьерры, склоны которых были сейчас залиты лунным светом.

За рулем самой первой машины в этой идущей на большой скорости колонне был Тал Уитмен, рядом с ним сидел шериф Хэммонд. На заднем сиденье расположились два помощника шерифа – Горди Брогэн и Джейк Джонсон.

Горди был в состоянии панического страха.

Он знал, что внешне ничем не выдает этот страх, и радовался хотя бы этому. Внешне он производил впечатление человека, который вообще не умеет бояться. Он был высок, крупного телосложения, широк в кости и мускулист. Руки у него были большие, как у профессионального баскетболиста, и сильные. Казалось, он может одним щелчком прибить любого, кто станет ему досаждать. У него было довольно красивое лицо, и он это знал: женщины не раз говорили ему об этом. Но оно в то же время казалось грубым и мрачным, а тонкие губы придавали его рту жестокое выражение. Впечатление от его внешности лучше всех выразил Джейк Джонсон, сказавший как-то: «Горди, когда ты хмуришься, ты кажешься человеком, который ест на завтрак живых цыплят».

И все-таки, несмотря на столь свирепый внешний вид, Горди Брогэн был сейчас панически напуган. Страх у него вызывала не опасность заразиться неизвестной болезнью или отравиться. Шериф перед выездом предупредил: есть вероятность того, что жителей Сноуфилда убили не микробы и не яды, но какие-то люди. И теперь Горди боялся, что впервые за все восемнадцать месяцев службы в полиции ему придется воспользоваться оружием. Боялся, что придется стрелять в кого-нибудь, чтобы спасти свою жизнь, жизнь другого полицейского или потенциальной жертвы.

Он был уверен, что не сможет этого сделать.