Никакие ухищрения властей не в состоянии были удержать Барта на месте — он рвался дальше, вперед. Егo даже связали и с 19 апреля в течение четырех дней держали в заточении в полном неведении о его дальнейшей судьбе. В конце концов ему разрешили переправиться через Шари. Здесь на память Барту пришли предостережения шейха Омара в том, что он не должен переходить эту естественную границу. Но неистовому исследователю страх был неведом, и уже 27 апреля 1852 года Барт стоял перед воротами Масеньи — столицы Багирми. И тут не обошлось без затруднений. «Мне не было суждено, — пишет он в дневнике, — беспрепятственно пройти через ворота в священной стене, опоясывающей пришедшую в полное запустение столицу: после того как я известил наместника о своем прибытии, мне пришлось ждать у ворот больше полутора часов, и это при полном отсутствии тени и нестерпимой жаре. Унизив меня таким образом, мне позволили наконец со своей скромной свитой вступить в город».
Свобода передвижения Барта была ограничена территорией города, но и в его пределах он подвергался постоянной слежке. Поскольку пребывание здесь вновь затянулось на несколько недель, а о возвращении султана ничего не было слышно, Барт решил не терять больше времени и отправиться в обратный путь. Однако и это ему не позволили. До возвращения султана ему запретили покидать Масенью. Так что волей-неволей пришлось ждать. Каким опасным было для него это ожидание! О том, с какой недоверчивостью относились к нему местные власти, говорит следующий инцидент. Вследствие сильной засухи погибли травы и посевы. Надежды на дождь не оправдались. В рамках запланированных метеорологических исследований Барт около своего жилья вел наблюдения за погодой. Это вызвало страшные подозрения. 21 июня, когда он сидел дома, занятый научной работой, к нему явился посыльный и от лица наместника спросил, «правда ли, как утверждает молва в городе и как передают ему люди, что, когда собирается гроза и небо покрывается облаками, он выходит на улицу и приказывает облакам рассеиваться… люди не раз замечали, что стоит гостю взглянуть своим повелевающим оком на облака, как те проносятся мимо, не проронив ни капли…».
Барт просил передать наместнику, что «ни один человек не в силах никакими заклинаниями или молитвами вызвать дождь или отменить его», и, не удержавшись, добавил, что если наместник считает, будто его, Барта, присутствие в стране приносит несчастья, «то ему позволят удалиться, и тогда он будет днем и ночью непрерывно молиться о дожде», в то время как теперь он «никак не заинтересован в обильных осадках, поскольку опасается половодья, которое отрезало бы ему обратный путь».
Ответ не заставил себя долго ждать. Наместник недвусмысленно дал понять Барту, что по аналогичному поводу не так давно были казнены двое видных религиозных вождей из города Биддери и что его вполне может постигнуть та же участь. После этого Барт решил на время прекратить свои метеорологические наблюдения.
Однако сидеть без дела он не мог и постарался расширить круг знакомств, что способствовало углублению его знаний. Так, он встретился с Факи Замбо — слепым стариком фульбе, отличным знатоком не только арабской литературы, но и античности. В прежних своих многочисленных путешествиях он приобрел весьма обширные знания, и его сведения были для Барта чрезвычайно интересны и полезны.
3 июля объявили, что прибывает султан. Барт описывает церемонию встречи: «Около 9 часов утра войско стало приближаться к южной части города. Бросались в глаза необыкновенная пышность и варварская роскошь, однако свиту никоим образом нельзя было назвать многочисленной; она ограничивалась лишь воинами, постоянно живущими в столице, — прочие уже разошлись во все стороны по домам. Вследствие этого войско насчитывало лишь 700–800 всадников, но мой друг, шериф Слиман, заверил меня, что после окончания военных действий их было по меньшей мере 2 тысячи.
Шествие возглавлял верхом на лошади кадаманге (высокопоставленный придворный чиновник. — В. Г.), окруженный всадниками. Перед султаном, также верхом, гарцевал военачальник — второе лицо в государстве. Султан в желтом бурнусе восседал на серой лошади. Голова его едва виднелась среди голов многочисленных окружавших его всадников. С двух сторон рабы несли два зонта. Шесть рабов, у которых на правой руке были железные наручи, обмахивали его лицо страусовыми перьями, закрепленными на длинных шестах; на некотором расстоянии от него верхом следовали вожди племен, в то время как гелетма[19] и другие знатные люди страны находились справа от него. Вся группа двигалась в таком беспорядке, что невозможно было различить отдельные характерные детали. Непосредственно за этой группой двигался верхом на верблюде барабанщик, демонстрировавший свое мастерство на двух литаврах, прикрепленных к обоим бокам животного; рядом с ним — трое музыкантов на лошадях.
Разумеется, свита султана выглядела очень эффектно, ярко, демонстрируя варварское великолепие и обычаи африканских дворов. Однако следовавшая за ними группа отличалась еще большей экзотичностью. Она состояла из 45 выстроенных в ряд любимых рабынь, или наложниц, султана, сидевших верхом на лошадях, в черных хлопчатобумажных одеяниях местного изготовления; к каждой из них слева и оправа было приставлено по рабу.
Процессию замыкали 11 вьючных верблюдов. Число пехотинцев также было невелико, так как большая часть разошлась уже по домам. Встречать победоносное войско вышли почти все жители города».
Сразу же по прибытии султан передал Барту свои приветствия, что было добрым знаком. Но еще более важным для Барта, подающим надежду на изменение его дел к лучшему, было сообщение о том, что по дороге к нему скачет посыльный с двумя объемистыми пакетами. Прибыл он 6 июля и привез множество писем и новостей, но… никаких денег. Таким образом, долгожданная почта принесла Барту, с одной стороны, радость, так как в письмах выражалась признательность за его труд, а с другой — разочарование.
Во время поездки по Африке Барт старался не терять связь со своими друзьями и коллегами в Европе. Так, 13 августа 1851 года он послал письмо из Кукавы Александру Гумбольдту, которое тот получил лишь в начале 1852 года. Это письмо обсуждалось Гумбольдтом и географом Бергхаусом (1797–1884) в беседе, которая, с нашей точки зрения, заслуживает особого внимания не только потому, что в ходе ее была дана принципиальная оценка деятельности Барта, но и потому, что ученые, признавая его достижения, не скупились на критику тех недостатков в работе Барта, которые были следствием его слабой научной подготовки в точных науках, и особенно в астрономии. Г. Бергхаус писал об этой беседе: «Господин Гумбольдт был, как всегда, необычайно любезен. Мы проследили по карте путешествие Барта из Кукавы до Адамава и т. д. и радовались предприимчивости, железной воле, целенаправленности путешественника, его знанию людей, которое он приобрел, общаясь с представителями африканских народов, благодаря чему он смог завоевать доверие правителей, принадлежавших в силу их религиозных представлений к абсолютно другой, чем мы, сфере воззрений и образования. Мы желали ему и его спутнику Овервегу крепкого здоровья, перенести тропический климат и те опасности, которым постоянно подвергается европеец, находясь под вертикально падающими лучами экваториального солнца. „Что значит, — заметил Гумбольдт, — жить в течение многих месяцев при температуре, которая днем и ночью остается неизменной, я достаточно хорошо узнал, когда находился у реки Ориноко. А в глубине Африки жара еще страшнее. Жаль, очень жаль, — продолжал он после короткой паузы, — что Барт в самой важной предпосылке для всей описательной географии — определении мест — ничего не понимает. Из-за этого отсутствия позитивных фактов география Центральной Африки сильно страдает… Барту нужно было бы следовать моему примеру. При недостатке определений места маршруты Барта, как только с ним расстается Овервег, повисают в воздухе. Если бы он хотя бы догадался вертикально вставлять в землю палку в полдень и измерять ее тень, как разумно делал малообразованный Кайе в Томбукту! Это могло бы стать исходными данными, пусть даже очень приблизительными, для измерения высоты полюса…
