— А дети, родившиеся на Западе, в оккупированных странах?

— Они тоже не получили права на сострадание. Это были «дети позора», символизировавшие коллаборационизм и беспринципность, о чем некогда оккупированные страны пытались поскорее забыть. От одних детей скрывали их происхождение, другие же, напротив, подверглись унижению и преследованиям, будь то в школе или в приемных семьях. У нас есть свидетельства о возмутительных оскорблениях и жестоком обращении.

— Но как люди смогли до этого опуститься после пяти лет страха и ужаса, которые пережила Европа?

— Это наглядное проявление трусости и малодушия. Дети стали идеальными громоотводами. Теперь любой мог выместить на них злость из-за собственных прегрешений. Их матерей стригли наголо, а самих детей буквально втаптывали в грязь. В Норвегии сразу после войны власти на деле применяли нацистские теории, но теперь их обратили против этих так называемых немецких ублюдков.

— Как?

— Детей войны помещали в отвратительные заведения. Исступленные психиатры осматривали их и заявляли, будто эти малыши представляют внутреннюю угрозу для страны. Одно время норвежцы даже собирались депортировать этих «зачумленных» в Австралию. Потом, в 1950-х годах, эти дети стали настоящими подопытными кроликами: на них испытывали препараты, вызывающие галлюцинации. Некоторые из них даже умерли.

— В конце концов можно понять молчание, окружавшее эти родильные дома в послевоенный период. Но почему историки потом не заинтересовались этим вопросом?

— Это нельзя объяснить. Пришлось ждать тридцать лет, чтобы стало известно о существовании лебенсборнов. Марк Иллель был первым, кто (в 1975 году) выпустил о них серьезное исследование. Его книга стала бестселлером. Но затем о ней забыли. Сейчас эту книгу сложно найти даже в библиотеках. Несколько исследователей затрагивали эту тему в своих работах. Но что касается двух французских лебенсборнов, ими никто никогда не интересовался. А ведь до сих пор многие женщины и мужчины хотят узнать правду о своем происхождении. Одни из них, наделенные природным упрямством, сумели размотать запутанный клубок, другие же никогда не узнают правды и даже не услышат о существовании этих родильных домов. Многие из этих детей войны пристрастились к наркотикам или спиртному. Через пятьдесят лет после окончания войны лебенсборны продолжают убивать, но к их жертвам никто не испытывает сострадания.

В Арвильере меня ждал сюрприз. Едва мы въехали в ворота поместья, как я увидел Анну, лежащую в саду в шезлонге с книгой в руках. Анна сказала мне, что после смерти Абуэло она всегда проводит выходные с Алисой.

После того как я представил Элоизу, мы расположились в саду, а Алиса угостила нас вином. Когда Элоиза отлучилась в уборную, Анна не смогла удержаться и насмешливо сказала:

— Она очаровательная и к тому же кажется умной. Попытайся удержать ее, может, на этот раз…

Обычно моя сестра не питает нежности к моим знакомым. Лоранс она на дух не выносила и очень строго судила обо всех женщинах, с которыми мне удавалось ее познакомить. Несомненно, Анна меня идеализировала и считала, что ни одна женщина не может быть меня достойна.

— Какой чудесный дом, — произнесла Элоиза, присоединяясь к нам в саду.

— Да, но он стал слишком печальным без мебели и вещей Анри, — заметила Алиса. — Можно сказать, что он лишился души.

— Орельен сказал мне, что вы собираетесь переезжать.

— Анна нашла мне прелестную квартирку в Шалоне, с очаровательным видом на Марну. Тут я наслаждаюсь последними деньками. Надо набраться мужества, чтобы покинуть корабль. Но я подала вам вино, даже не спросив, любите ли вы его.

— Элоиза — настоящий эксперт в виноделии, — заметил я.

— Правда?

— Мой отец — винодел, так что у меня не было выбора.

— Тем лучше. Я всегда считала, что люди, которые не любят вино, выглядят грустными. Орельен, помнишь любимый тост Анри?

— «Благородный человек никогда не станет хулить вино». Это слова Рабле.

— Забавно, — откликнулась Элоиза. — А мой отец говорит: «Когда пробка выбита, нужно пить вино». И добавляет: «Особенно если оно хорошее».

Алиса усмехнулась.

— Анри и ваш отец были созданы для того, чтобы встретиться…

Мы обедали в саду под двумя большими зонтиками, поскольку нещадно палило солнце. Стоял один из прекрасных дней ранней весны. Во время обеда я рассеянно слушал разговор между Анной и Элоизой, которой, казалось, было у нас хорошо. Я с сожалением подумал о том, что мы не были настоящей супружеской четой. Анна была права: Элоиза «очаровательная и умная».

— Ты оканчиваешь Школу Лувра? — спросила Элоиза у моей сестры.

— Да, я учусь на последнем курсе.

— Очень мило. И чем же ты собираешься заниматься?

— Я хотела бы проводить экспертизу предметов искусства, особенно для аукционов. Но эта профессия закрыта для того, у кого нет знакомств. Нужно иметь покровителей на всех уровнях. И давно вы с Орельеном вместе?

Казалось, Элоизу нисколько не смутило то, что моя сестра перепрыгивает с одной темы на другую. Она с честью сыграла свою роль, о чем мы договорились заранее, хотя мне было крайне неприятно лгать Анне.

— Нет, недавно, — весело ответила Элоиза.

— Если мой брат привез тебя сюда, значит, у него серьезные намерения. За исключением его бывшей жены, ни одна девица не переступала порог «Мануария Коше».

Анна произнесла эти слова высокопарным тоном, с неким вызовом.

— Правда? Приятно слышать.

— Послушай, Анна, — вмешался я. — Оставь нашу гостью в покое хотя бы на пять минут. Мне очень жаль, Элоиза, но Анна всегда была слишком любопытной.

— Я никогда не любила тайн, — заметила моя сестра намного более серьезным тоном, чем того требовал разговор.

В кухне, где стенные полки были заставлены фаянсовой посудой, я, оказавшись наедине с Алисой, воспользовался моментом, чтобы расспросить ее о Долабелле. Этот тип не выходил у меня из головы. Сейчас он был единственной зацепкой, за которую я мог ухватиться.

— Ты права, без мебели дом выглядит совершенно иначе. Есть новости от антикваров?

— Кажется, они прислали нам опись. Спроси Анну, всем занимается она.

— Кстати, а кто такой Долабелла?

Алиса как раз клала фрукты в вазу. Она на мгновение оторвалась от своего занятия и с подозрением посмотрела на меня. Я действовал слишком прямолинейно.

— Долабелла держит самый известный в Шалоне антикварный магазин. Анри был страстным коллекционером. Думаю, именно в этом магазине они и познакомились.

— Это произошло до того, как ты встретила Абуэло?

— Думаю, да. Это тебя смущает?

— Нет, вовсе нет. Просто ты сказала, что Долабелла старинный друг Абуэло, но я никогда прежде его не видел. И мне стало интересно почему.

Стараясь держать себя в руках, я принялся складывать грязные тарелки в керамическую раковину.

— Сколько ему лет? Не слишком ли он стар, чтобы торговать антиквариатом?

— Долабелла? Думаю, ему около семидесяти пяти. Теперь всем заправляет его сын. Долабелла занимается лишь вопросами наследства и время от времени оказывает услуги старым клиентам.

Семьдесят пять лет. Этот человек был старше, чем я думал. Вполне вероятно, что он знал Абуэло еще во время войны, хотя и был тогда подростком.

— Но к чему ты задаешь все эти вопросы?

— Просто так. Этот человек заинтересовал меня, вот и все.

— Ты боишься, что он нас обворует? Знаешь, Долабелла богат, как Крез. Деньги его больше не интересуют. Лишь старая мебель может вызывать у него восторг. В любом случае раз за дело взялась Анна, я могу быть спокойна. Она ведь знает цену старинным вещам.

— Ты права, — сказал я, выдавив из себя улыбку.

Я был разочарован, что мне не удалось узнать больше.

Около пяти часов мы покинули Арвильер. Казалось, Элоиза была рада, что пообедала в обществе Алисы и моей сестры.