Кстати, названия рыбацкого снаряжения — кердяга, масельга, гавра, кибры, — которые использовали только на крупных карельских озерах, имеют балтийско-финское происхождение (на малых озерах новгородцы ловили и ранее), что, по мнению некоторых ученых, доказывает: русские пришельцы учились рыбачить на Онего у местных племен — саамов, карелов или вепсов — и от них переняли перечисленное в писцовых книгах снаряжение. Другие же утверждают, что для изготовения сетей, о которых идет речь в книгах, использовали коноплю (Cannabis sativa). Она же появилась в Занежье лишь с прибытием сюда новгородских крестьян. Так что, рассуждая о кердяге или кибрах, можно дискутировать и о генезисе Руси.

Постепенно — с течением веков — формировался сельскохозяйственно-рыбацкий характер Заонежья. Согласно статистике, в начале XX века более половины заонежских хозяев, помимо земледелия, занималась также рыболовством. Естественно, род занятий местных жителей отразился на структуре их общественной жизни (работа «артелями», а затем колхозными бригадами), на их материальнодуховной культуре (пение, сопровождавшее изготовление сетей), а также на их верованиях (главную роль в мифах Заонежья до сих пор играет Водяной — могущественный Дух Воды), а также на крое одежды и рационе. Достаточно заметить, что одна заонежская семья в год съедала в среднем двенадцать пудов (то есть около двухсот килограммов) рыбы.

После революции в Заонежье изменилось не так уж много: деревни превратили в колхозы (одна деревня — один колхоз) и дали им новые названия. К примеру, деревня Кривоногово на Клим Носе стала колхозом «Путь вперед».

— Кому-то в этом почудится «дао a la russe», а кто-то подумает о Путине, — заметил Слава. — Мы уже почти на месте.

Домов в деревне Лебещино несколько, но жилой только один — Романовых. В Кривоногове, на вершине Клим Носа, уже три года никто не зимует. Летом только приезжают порыбачить. А в этом году и Загубье будет пустовать. Бабка Настя в мае умерла. А больше деревень на Клим Носе нет. Подумать только — ведь когда-то здесь жила масса народу! При Сталине было шесть колхозов, причем один «миллионер» — рыболовецкий «Путь вперед». А сегодня рыбачит один Романов и землю сам един пытается обрабатывать. Согнувшись пополам от боли.

О помощниках его и говорить нечего. Это рабы, внезапно получившие волю. Они предпочитают заниматься тем, к чему лежит душа, а душа их лежит исключительно к безделью и пропиванию чужого добра — поскольку своего уже нет и никогда не будет.

Феликс взвыл, едва мы приехали. На сей раз не от боли, а от ярости: стоило ему отлучиться, чтобы съездить за нами, как Вовка с Колей пропили целый прицеп леса. При этом нагло врали, что трезвы как стеклышко, хотя лыка не вязали и на ногах не держались.

— Сволочи, пьяные рожи! Вон из моего дома!

Пришлось нам, гостям, прямо с порога усаживаться чистить сети — до завтра рыба испортится. Пятнадцать сетей по семьдесят пять метров каждая. Или, в пересчете на ряпушку: десять ящиков по двадцать кило. Семь часов непрерывной работы в холодных и темных сенях, скользких от рыбьей слизи. Чистили вчетвером: с одной стороны — мы с Наташей, с другой — Тоня и Слава. Тем временем в бане трудилась вторая четверка: Юрка с Санькой и две внучки Феликса — Анюта и Катя, в осенние каникулы приехавшие помогать дедушке во время путины. А Феликс пошел по деревне искать Андрея.

Пока чистили, Тоня немного порассказала мне об их жизни, хотя сразу предупредила, что жизнь заонежского фермера при Ельцине и Путине — тема по меньшей мере на «сагу о Форсайтах» (в смысле объема).

Начать с того, что Тоня — рьяная анастасийка. Анастасийцы — одна из новых религиозных сект в России. Название восходит к имени таежной девы — прекрасной Анастасии, придуманной тамбовским писателем Владом Мегре. Анастасийцы верят в реинкарнацию и вегетарианство, пропагандируют возвращение к природе и волшебную силу кедрового бальзама (могу подтвердить — действительно лечит). Помимо бальзама и трав, Таня исцеляет наложением рук, энергией, акупунктурой. Занимается также йогой и тай-цзи. Одним словом, заонежская раскольница.

С Феликсом они познакомились в университете в Петрозаводске, куда ее приняли прямо из колхоза — как была, в валенках и ватнике. Нужны были студенты из деревни — для статистики: мол, такой-то процент колхозной молодежи получает высшее образование. Феликс в это время продвигался по партийной линии — отвечал за бюджет университета. Тоня обратила на него внимание в спортзале во время ремонта. Увидела его железную хватку.

— Вроде бы рыбы не говорят, а ряпушка пищит и пищит, — прервал Слава Тонин монолог.

Ряпушка и в самом деле пищала. Мы перебирали целые версты мелкой сети, выдирая нейлоновую нить из-под жабер рыбешек величиной с ладонь. Тоня к нищете привыкла с детства. Она родилась недалеко отсюда, в Кузоранде. К югу от Клим Носа. Отец был конюхом. Утонул по пьянке во время путины, Тоне тогда было пять лет. Мать рано стала приучать ее к работе. Тоня часами доила коров в колхозе «Млечный путь». Руки у нее, как у настоящей доярки, — сильные и теплые. Руки целительницы…

— А это что за рыба? — снова встревает Слава.

— Ерш! Видишь, какие у него шипы? — показывает Тоня. — Ладони после них неделю кровоточат, а бывает, и гноятся.

В 1993 году их коснулась рука провидения! Феликс вез из техникума брус и насмерть сбил человека. Точнее — мужик сам полез под колеса, но, видимо, кто-то дал взятку, потому что Феликсу «впаяли» по полной программе. Еще и обвинили в том, что он якобы был пьян. Феликс отсидел несколько лет, вышел. Вроде удалось встать на ноги, и все бы ничего, но из партии его выгнали… Это оказалось последней каплей. Такой стыд! Феликс поехал в деревню помогать сыну, запил и свалился со стога во время сенокоса. Его парализовало.

Они ездили по больницам и врачам, по бабкам и специалистам по акупунктуре. Наконец Тоня сама взялась за лечение: закончила несколько курсов, изучила тибетскую йогу, вступила в секту. Разумеется, все это стоило денег, Романовы залезли в долги — раз, другой, — набрали кредитов! Запустили ферму в Чалне.

И началось… Дважды их спьяну поджигали помощники. Одна сама живьем сгорела, а медэкспертиза показала, что баба была вдрызг пьяна. В Чалне, где Романовы начинали свою фермерскую деятельность, у них осталась только лесопилка и половина коровника с грудой кирпичей. Тут тоже горели, уже трижды. Один раз — дотла, быки мычали в огне.

— Эх, если во всех деталях описать судьбу фермера, никто не поверит. Кто сегодня поверит в очевидное?

Сам Феликс Романов верит уже только в палеостровских святых. У него предчувствие: если он восстановит монастырь и церковь на близлежащем Палеострове — излечится. Но как реставрировать эти огромные строения из старого кирпича, если тут невозможно сыскать человека, который в состоянии поставить хорошую баню? Время от времени к Феликсу приходят всякие подозрительные типы вроде Андрея. Якобы он Палеостров хочет возрождать, а там — кто его знает? Мало ли разных сатанистов шляется по Заонежью…

— Тоня, что ты несешь? — воскликнул Андрей с порога.

Я пригляделся к нему — Романов просил. После десяти лет на Соловках у меня глаз наметанный.

— Монастырская шантрапа, вне всяких сомнений, — сказал я позже Феликсу. — Такие таскаются от одного монастыря к другому, нигде не задерживаясь надолго. Фанатизм, девиация, а случается — и криминал.

Мы до утра выдавливали икру из ряпушек в ведра. Получилось четыре ведра. Еле потом руки отмыли.

Завтра праздник Октябрьской революции. То есть выходной, а вечером — баня. Праздновать собираемся в деревне Кривоногово, у бабы Ани, бывшего парторга, тетки Феликса. Она самая старая в роду заонежских Романовых.

Мы дошли по дороге до конца мыса. Дальше — Салоостров. На карте остров похож на каплю под Клим Носом. Еще недавно, при Брежневе, там стояли деревянные дома, а на путину съезжался народ со всего Обонежья. До тысячи людей бывало. Порой на лодке кино привозили. Феликс рассказывал — гомон стоял… А сегодня лишь сосны шумят. Видимо, от радости, что до сих пор не срубили.