— Надо было предложить им тако^[36] тогда бы подействовало,— посоветовал Амфортас.

Киндерман от неожиданности опустил руки. Выражение лица Амфортаса нисколько не изменилось, оно по-прежнему оставалось невозмутимым, а глаза все так же пристально изучали Киндермана Но ведь следователь только что своими ушами слышал его шутку.

 — Да, и тако тоже,— неуверенно подхватил он.

 — Ну, так чего же вы хотите? — осведомился Амфортас.

 — Вы простили меня? Я бы хотел услышать от вас кое-что.

 — О чем?

 — О боли. Это просто сводит меня с ума. Отец Дайер говорил мне, что вы работаете в этой области и что вы настоящий специалист. Вы не возражаете? А чтобы затащить вас сюда и спокойненько поговорить, мне пришлось пойти на хитрость. Но теперь я страшно смущен и прошу вашего прощения. Доктор, вы ведь уже простили меня? Может быть, договоримся на условное отбывание наказания?

 — Вам что-то причиняет постоянную боль? — поинтересовался Амфортас.

 — Да, и это «что-то» называется Райан. Но сейчас я бы хотел поговорить не о нем.

 Амфортас по-прежнему оставался мрачным.

 — О чем же? — тихо спросил он.

 Но прежде чем следователь успел ответить, перед ними возник официант и протянул меню. Это был совсем молодой парень, видимо студент. Скорее всего, он подрабатывал здесь в свободное время. В глаза бросались его ярко-зеленый галстук и жилетка.

 — Вы будете обедать? — вежливо осведомился юноша.

 Официант все еще протягивал меню, и Амфортас кивнул на Киндермана.

 — Нет, это не мне. Мне принесите только чашку черного кофе. Этого достаточно.

 — Тогда и я не буду обедать,— заявил следователь.— Мне только чай с лимоном, пожалуйста. И пряники. У вас есть такие круглые, с имбирем и орехами?

 — Есть, сэр.

— Тогда принесите их. Кстати, почему это сегодня на всех официантах жилетки и галстуки?

— Праздник святого Патрика. В «Могилке» его отмечают всю неделю,— сообщил официант.— Больше ничего заказывать не будете?

— У вас сегодня есть куриный суп?

— Да, с лапшой.

— С чем угодно. Принесите одну порцию, пожалуйста.

Официант кивнул и отправился выполнять заказ.

Киндерман нахмурился, разглядев на соседнем столике большую кружку, доверху наполненную светлым пивом.

— Просто бред какой-то,— проворчал он.— Человек гоняется за змеями, как полоумный, а вместо того, чтобы поместить его в палату для буйных где-нибудь в психлечебнице, католики причисляют его к лику святых.— Он повернулся к Амфортасу: — Эти маленькие садовые змейки, они же совершенно безвредные, они даже картошку не едят. Ну разве такое поведение разумно, доктор?

— А я-то думал, что вы голодны,— заметил Амфортас.

— Неужели вы не можете оставить человеку хоть капельку достоинства? — расстроился Киндерман.— Да, конечно, это было моей очередной ложью. Я всегда так поступаю. Я неисправимый врунишка, стыд и позор всего нашего участка. Теперь вы удовлетворены, доктор? Милости просим использовать мой мозг для своих опытов. Я только тогда смогу спокойно отойти в мир иной, когда буду знать, отчего это происходит. Ведь собственное вранье сводит меня с ума вот уже долгие годы!

В глазах доктора промелькнула лукавая усмешка.

— Вы начали говорить о боли,— напомнил он.

— Это правда. Послушайте, вы ведь знаете, что я работаю в отделе по расследованию убийств.

— Да.

— И мне часто приходится сталкиваться с болью, которая обрушивается на невинных людей,— вздохнув, признался следователь.

— А почему это вас так волнует?

— Вы религиозны, доктор?

— Я католик.

— Это хорошо. Тогда вы сами должны все знать и понимать. Мои вопросы будут касаться доброты Бога,— пояснил Киндерман.— И того, каким образом погибают невинные детишки. Избавляет ли их Бог от чудовищной, невероятной боли? Как в фильме «А вот и мистер Джордан», где ангел извлекает героя из падающего самолета как раз в тот момент, когда происходит катастрофа. Повсюду только и судачат о таких вот случаях. Возможно ли такое? Сталкиваются, к примеру, два автомобиля. В одном находятся трое детей. Они не пострадали от удара, но машина загорелась, дети оказались в ловушке и не могут сами выбраться из машины. Позже в газетах мы читаем, что они сгорели заживо. Это ужасно. Но что они чувствуют, доктор? Где-то я слышал, будто кожа в эти мгновения немеет. Это так?

— Вы очень странный следователь,— признался Амфортас. Теперь он смотрел прямо в глаза Киндерману.

Лейтенант пожал плечами:

— Я старею. И мне необходимо задумываться о таких вещах. Ведь хуже от этого не станет. Ну и каков же ответ на мой вопрос?

Амфортас опустил глаза.

— Никто не знает,— тихо вымолвил он.— Мертвые ничего не могут нам рассказать. Все, что угодно, может произойти в такие минуты,— пояснил врач.— Человек может задохнуться от дыма прежде, чем до него доберется пламя. Может случиться сердечный приступ или смерть от шока. Кроме того, поток крови сразу же устремляется к жизненно важным органам в надежде как-то защитить

их. Отсюда и сообщения о немеющей коже.— Он пожал плечами.— Я не знаю. Мы можем только догадываться.

— А если все не так, как вы говорите? — засомневался следователь.

— Но ведь это только предположения и размышления,— напомнил Амфортас.

— Ну пожалуйста, доктор, поразмышляйте еще немножко. Я весь во внимании.

Подошел официант с заказом. Он хотел было поставить тарелку с супом перед Киндерманом, но лейтенант жестом указал на доктора:

— Нет-нет, это ему,— а когда тот начал возражать, перебил его: — Не заставляйте меня звонить вашей матушке. Здесь куча витаминов и только те продукты, которые упоминаются в Торе. Не упрямьтесь. Вы должны поесть. Эта лапша — просто кладезь полезных веществ.

Амфортас сдался, и официант поставил перед ним тарелку.

— Кстати, мистер Маккуи сейчас здесь? — поинтересовался Киндерман.

— Да, по-моему, он у себя наверху,— подтвердил официант.

— Вы бы не могли позвать его на минуточку сюда? Однако если он очень занят, то не стоит беспокоить. Это не так уж важно.

— Хорошо, сэр. Я его позову. Как ваше имя?

— Уильям Ф. Киндерман. Он знает меня. Но если он занят, то не надо.

— Хорошо, я передам.— Официант удалился.

Амфортас смотрел на лапшу.

— От первых ощущений боли до самой смерти проходит двадцать секунд. Так вот, когда сгорают нервные окончания, они, естественно, перестают выполнять свои функции, и боль сразу же прекращается. Когда именно это происходит, мы тоже можем лишь догадываться. Однако не позднее чем через десять секунд. Но в течение этих десяти секунд боль действительно невыносима и неописуема. Вы находитесь в полном сознании и понимаете, что происходит. Адреналин выбрасывается в избытке.

Киндерман, уставившись себе под ноги, качал головой.

— Как же Бог допускает такое? Это еще одна тайна.— Он поднял глаза и посмотрел на доктора.— А вы никогда об этом не задумывались? Это вас не злит?

Амфортас какое-то время колебался, а потом заглянул в глаза следователю.

«Да этот человек просто горит желанием что-то рассказать мне,— подумал Киндерман.— Что за тайну схоронил он в себе?» Лейтенанту внезапно показалось, что Амфортас испытывает нечеловеческую боль, которой хочет поделиться с ним, но что-то продолжает его удерживать.

— Наверное, я ввел вас в заблуждение,— спохватился Амфортас— Я ведь пытался исходить из ваших собственных предположений. И забыл сказать вам, что в тот момент, когда боль становится невыносимой, нервная система испытывает перегрузку. Она отключается — и боль прекращается.

— Вот как? Понимаю.

— Боль — очень странная штука,— задумчиво произнес Амфортас. — Если у человека боль длится долгое время, а потом его неожиданно лишают этой боли, то обычно развиваются серьезные душевные заболевания. Можно вспомнить эксперименты над собаками. Результаты этих опытов довольно-таки занимательны.

Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подрастали, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с ним, когда ученые пытались их обжечь. И не важно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы в ходе опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.