— Ничего нет.

Крис похолодела от ужаса. «Боже мой!» Она прижала руку к тяжело бьющемуся сердцу и оглянулась.

— Господи, Карл!

Он стоял у входа на чердак.

— Извините, но вы видите сами. Здесь чисто.

— Да, все чисто. Большое спасибо.

— Может, лучше кошку?

— Что?

— Ловить крыс.

Не дожидаясь ответа, он кивнул головой и вышел. Крис посмотрела ему вслед. Либо у Карла чувство юмора отсутствовало полностью, либо было настолько глубоко запрятано, что ускользало от ее внимания.

Крис вспомнила о звуках. Поглядела на крышу. Улица была густо засажена деревьями, стволы которых обвивали плющ и другие ползучие растения. Ветви лип скрывали добрую треть особняка. Может быть, и в самом деле виной всему белки? Наверняка. Или ветви. Да, скорее всего ветви. Ночью дул сильный ветер.

«Может, лучше кошку?» Крис вспомнила Карла. «Кто он: идиот или притворяется?» Она лукаво улыбнулась, как девчонка, придумавшая очередную шалость, спустилась в спальню Риган, подняла что-то с пола, опять прошла на чердак и через минуту вернулась в свою спальню. Риган спала.

Крис перенесла дочку в ее комнату и вернулась к себе. Затем выключила телевизор и заснула.

До утра в доме стояла тишина.

Во время завтрака Крис как бы между прочим заметила Карлу, что ночью слышала звук захлопнувшейся мышеловки.

— Ты посмотришь? — спросила она, потягивая кофе и делая вид, будто полностью поглощена чтением газеты.

Не сказав ни слова, Карл поднялся на чердак.

Крис направилась к лестнице и по дороге встретила Карла, спускавшегося с чердака. В руках он держал большую плюшевую мышь. Он нашел ее в мышеловке.

Крис, удивленно подняв брови, уставилась на мышь.

— Кто-то шутит,— пробормотал Карл, проходя мимо нее, и понес игрушку в спальню Риган.

«Сколько интересного происходит в доме,— заметила про себя Крис, входя в спальню. Она сняла халат и стала готовиться к съемкам.— Да, может быть, лучше кошку, старый осел. Гораздо лучше».

Она усмехнулась, и лицо ее сразу сморщилось.

Съемки шли успешно. К двенадцати часам дня пришла Шарон, и в коротких перерывах они занимались делами в гримерной Крис. Написали письмо агенту с обещаниями обдумать предложение, дали согласие на приглашение в Белый дом, сочинили телеграмму Говарду, напомнив ему, чтобы он позвонил Риган в день ее рождения, настрочили менеджеру Крис просьбу об отпуске и составили план проведения вечеринки, которую решено было устроить двадцать третьего апреля.

Вечером Крис повела Риган в кино, а на следующий день на «ягуаре», принадлежащем Крис, они поехали осматривать достопримечательности Вашингтона. Они посетили Мемориал Линкольна, Капитолий, лагуну цветущих вишен. Потом поехали на Арлингтонское кладбище к могиле Неизвестного солдата. Риган вдруг посерьезнела, а у могилы Джона Ф. Кеннеди даже слегка взгрустнула. Она долго глядела на Вечный огонь, потом вдруг взяла мать за руку.

— Ма, а почему люди должны умирать?

Эти слова ранили Крис. «О Ригс, и ты тоже? Неужели и ты? Нет-нет!» Что она могла ответить ей? Соврать она не могла. Крис всмотрелась в поднятое к ней личико дочери, в ее блестевшие слезами глаза. Неужели Риган читала ее собственные мысли? У нее это всегда получалось. Всегда получалось раньше...

— Малышка, люди очень устают,— ответила Крис.

— Почему же Бог позволяет им уставать?

Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеисткой и никогда не говорила с Риган о религии, считая, что это было бы нечестно.

— Кто рассказал тебе про Бога?

— Шарон.

— Понятно. Надо будет с ней поговорить.

— Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?

Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них боль и сдалась — она не могла рассказать ей то, что сама считала правдой.

— Понимаешь, Ригс, Бог скучает по нам и хочет, чтобы мы к нему вернулись.

Риган ничего не ответила. Молчала она и по дороге домой. В таком настроении девочка пребывала еще в течение двух дней.

Во вторник был день рождения Риган, и ее настроение, казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и, когда рабочий день закончился, все участники фильма спели Риган песню «С днем рождения», а потом подарили торт. Дэннингс, в трезвом состоянии всегда добрый, зажег юпитеры и заснял момент, когда Риган разрезала торт. Он назвал это пробной съемкой и пообещал впоследствии сделать ее кинозвездой. Риган веселилась от души.

Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскучала. Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и портье ответил, что Говард отсутствует уже несколько дней. Наверное, катается где-нибудь на яхте. Крис извинилась и повесила трубку. Риган понимающе кивнула головой. Но настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка отказалась даже выпить шоколадный коктейль. Ничего не сказав, она пошла в детскую и оставалась там до вечера.

На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой полусонную дочь.

— Что такое? Какого... Что ты здесь делаешь? — улыбнулась она.

— Моя кровать трясется.

— Ты с ума сошла.— Крис поцеловала ее и накрыла одеялом.— Иди поспи, еще рано.

То, что казалось утром, было на самом деле началом бесконечной ночи.

 Глава вторая

Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и прислушивался к грохоту поездов, который заглушал боль, никак не утихавшую в нем уже долгое время. Но, так же как и сердцебиение, особенно отчетливо боль ощущалась в тишине. Святой отец переложил портфель из одной руки в другую и пристально вгляделся в нутро туннеля. Цветные огоньки убегали вдаль, и казалось, что они освещают дорогу к отчаянию и безнадежности.

Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то седой бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не шевелился. У него было сморщенное, измученное лицо, а в желтых глазах светилась тоска.

Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить: «Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте!» Рука, испачканная в блевотине, коснется его плеча, потом станет судорожно нащупывать медаль на груди этого убогого. Воздух был полон отблесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чеснока и сотен других исконно человеческих грехов, выплеснувшихся наружу... Они обволакивают... душат... душат...

Священник почувствовал, что бродяга медленно поднимается.

«Не подходи!»

Шаги.

«Боже, спаси и сохрани!»

— Эй, отця!

Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Христа, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.

— Эй, отця!

Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот зашатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, святой отец рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамейке у стены.

— Я католик...— пробормотал несчастный.— Католик...

Священник попытался успокоить его. Он осторожно положил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар может потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглубже в карман мокрых брюк. Затем поднял свой портфель и вошел в поезд.

Он сел в углу и притворился спящим На конечной остановке он сошел и пешком побрел в Фордхэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для оплаты такси.

Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил запись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Подумав, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезуитов».

Каррас снял комнату в «Уэйджел-Холл» и уже через час крепко спал.