Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.

– Интересно… И каким же способом они нас?.. – проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.

– Не терпится узнать? – покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.

На том не было лица – бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе… Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь – у места предстоящей казни, роль «дирижера» принадлежала ему.

Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач – бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:

– Ты умрешь последним.

– Отчего такая щедрость? – ухмыльнулся в ответ Всеволод.

– Ты же главным был у неверных? – оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. – Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.

– Мы все умрем одинаково – молча. Так что не надейся на спектакль.

Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:

– Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.

Чеченский язык Барклай понимал неплохо – сказывались годы, проведенные в этой республике.

– Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. – чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.

– Ну? – сверкнули недобрым любопытством черные, маленькие глазки.

– Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.

Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.

– Вахид! – послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной «театральности» зрелища.

Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.

Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал…

– Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.

Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей – губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.

– Людям… – проворчал подполковник. – Где ты их тут увидел? Людей-то?..

– Раз такой умный – примешь сметь первым! – прошипел смуглолицый фраер.

По его команде двое боевиков вцепились в одну руку подполковника, двое схватились за другую. Отсоединив его от общей связки, поволокли к ближайшему дереву…

По прошествии нескольких минут Барклай напоминал распятие – не хватало лишь исполинского креста за спиной, да тернового венка на коротко остриженной голове. Правое запястье было накрепко привязано толстыми веревками к стволу старого кряжистого дерева, левое – к упряжи нетерпеливо топтавшегося на месте могучего гнедого жеребца. Рядом с конем, скучая и удерживая повод, стоял одноглазый чеченец преклонного возраста – терпеливо ждал приказа амира.

Все было готово для начала казни.

Араб на миг задумался, припоминая, что говорил своим людям пару дней назад; привстал с седла, мысленно подбирая свежие фразы…

– Братья! Единоверцы! – начал он со своего обычного обращения, но после небольшой паузы, повернул речь в глубокую историю: – Уже через восемнадцать лет после смерти Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), мусульмане, ведомые достопочтенным Са'дом ибн абу Ваккасом, отправились к восточному побережью Китая, где получили разрешение императора поселиться и построить мечеть, которая стоит и по сей день. Тогда мусульманам казалось, что жизнь среди иноверцев не создаст для них неразрушимых проблем. Однако все обернулось иначе…

Терентьев с Кравцом поглядывали на командира, и во взглядах этих смешалось все: ожесточение на горцев за дикие нравы, злость на собственную беспомощность; сочувствие.

Барк стоял широко разведя руки. Битюг нехотя переступал передними ногами, ковыряя копытами землю; и когда мощное тело ненароком отодвигалось слишком далеко, веревка, схваченная одним концом за постромку, а другим за левое предплечье мужчины, натягивалась, норовя вырвать или покалечить сустав. Подполковник морщился от боли и, напрягая мышцы, пытался удержать коня от перемещений…

Путаная, пространная речь местно предводителя завершалась.

Он декларировал последнее воззвание; заученно выкрикивал последний лозунг, как всегда призывающий братьев к смертному бою с неверными…

Наконец, усевшись в распластанное на траве седло, полевой командир привычно кивнул одноглазому конюху.

Тот, что-то пробормотав в ответ, так же привычно шагнул в сторону от приговоренного к смерти; поддернул повод и увлек за собой жеребца.

Всеволод поднатужился, побагровел, пытаясь согнуть в локтях руки…

Но силы были не сопоставимы – раздувая ноздри и фыркая, могучее животное, вероятно не замечая слабого для себя сопротивления, двинулось вперед.

Постромочный ремень, соединяющий веревочное подобие хомута с вальком, съехал до предела назад. Прочная веревка сызнова натянулась струной…

Лейтенант Кравец, будто нутром слыша трещавшие связки командира, порывисто отвернулся и закрыл глаза; Терентьев тяжело дышал, скрежетал зубами и выдавливал ядреные матерные словечки…

И вот, когда уж, казалось, плечи крепкого русского мужика не выдержат, и одна из конечностей вот-вот выскочит из сустава, изрядно окропляя сочную зелень поляны кровью из разорванных артерий, конь внезапно заартачился: ослушавшись одноглазого, остановился.

Красивая голова гнедого жеребца поднялась, настороженно застыла; ноздри и уши пришли в движение…

Пожилой чеченец с черной повязкой на лице удивленно прикрикнул на него, настойчивее потащил вперед…

Но тщетно. Чем-то обеспокоенное животное выполнять чужую волю не торопилось.

Подал голос и Араб – заминка показалась странной и несвоевременной. Конюх быстро ответил и с удвоенной энергией налег на повод. На помощь ему спешил распорядитель казни – редкозубый кавказец с помповым ружьем за плечом.

И тут до слуха бандитов, находившихся на нижнем краю поляны, донесся мерный рокот вертолетных двигателей. Амир немедля вскинул вверх правую руку, призывая соплеменников к тишине; прислушался…

Гул стремительно нарастал и, судя по его многоголосию, к склону приближался не один, а несколько вертолетов.

Бандитский лагерь, еще минуту назад степенно ждавший кровавого зрелища, разом пришел в тревожную суету: кто-то отдавал команды, кто-то бежал с докладом к амиру, кто-то щелкал оружейными затворами и магазинами…

Встрепенулись, закрутили головами и русские офицеры – усиливавшийся с каждой секундой звук был до боли узнаваемым; вмиг в сердцах затеплилась надежда. Один лишь Барк по-прежнему боролся за свою жизнь – испуганного коня, не желавшего стоять на месте, едва удерживал одноглазый хозяин.

Из-за верхушек кедров внезапно вынырнула первая пара пятнистых вертолетов. Хищные удлиненные тела «крокодилов» быстро прошли параллельно склону. За ними показалась вторая пара – на той же высоте и скорости парили «эмтэшки».

Возможно, летчики и не заметили бы разбитый вокруг поляны и неплохо замаскированный лагерь, да Араб явно дал маху – не успел охладить воинственный пыл свои молодцов. Вслед каждой винтокрылой машине потянулись десятки едва различимых на фоне голубого неба бледно-желтых трасс.

Пилоты легко определили зону, откуда велся огонь, и ведущий первой пары, заломив приличный крен, вывел звено на боевой курс для ответной атаки…

Терентьев опомнился первым. В отличие от недвижимого Барклая, все еще напоминавшего распятие, капитан с лейтенантом могли передвигаться. Руки их были связаны – обоих соединяла веревка, однако ноги оставались свободны. Толик потянул за собой растерявшегося лейтенанта, подскочил к повисшему на жеребце одноглазому чеченцу, двумя руками выхватил у того из-за пояса нож и ринулся к командиру.