Несколько «духов» дотошно осмотрели связанные руки оставшихся пленников, да так и остались стоять рядом, для острастки поводя у самых лиц автоматными стволами.

«Да, его многие считали обузой для боевой группы. Вечно делал не то и не так – дрейфил, малодушничал, не дорабатывал, не поспевал за остальными, – пристально и неотрывно смотрел в одну точку Барклай. Затем, с горечью подумал: – Ну, а сам-то ты, каким был в лейтенантскую пору? Неужто забыл? И взбучки с выговорами в личное дело зарабатывал, и в неумехах числился, и даже по мордасам от местной шантрапы регулярно получал – не всегда удавалось грамотно за себя постоять. Далеко не всегда…»

Скоро по разрозненным группкам чеченцев прокатилась команда к продолжению похода. Подполковник нехотя поднялся, в последний раз глянул вниз, вдоль склона – туда, где у россыпи крупных валунов виднелось маленьким бесформенным пятном окровавленное тело подчиненного…

Тяжело вздохнув, повернулся и, натягивая веревку, увлек за собой прихрамывающего Толика.

«Сторожевик пришвартовался к берегу под утро. Только где пришвартовался: в Сухуми, в Поти, в Батуми?.. – анализировал увиденное летчик, – сейчас солнце освещает правый борт чуть спереди. Стало быть, мы летим на северо-восток – в сторону Российско-Грузинской границы…»

Полет продолжался около часа, и все это время он мучительно прикидывал, подсчитывал, гадал…

Наконец, пилот резко завалил крен, бросил машину вниз и грубовато приложил ее о ровную площадку – ударившись, та подпрыгнула и неловко шмякнулась лыжами о снег вторично.

«Спасибо, что не убил… Похоже, ни хрена нет опыта посадок на высокогорные площадки. Нехорошая примета, ну да ладно – мелочи!» – рассудил Макс.

Когда двигатель смолк, но лопасти по инерции еще вращались, ему удалось получше рассмотреть крохотный горный аэродром, обустроенный на идеальном плоскогорье. Скоро щелкнул замок дверцы, Максима рывком подняли с кресла и бесцеремонно вытолкнули наружу так, что он, запнувшись о стойку лыжи, упал на промерзший грунт. Конвоиры снова поставили его на ноги, с головы резко сдернули повязку, подхватив под руки, повели к краю летного поля.

Яркое солнце резануло, ослепило глаза, заставило на пару секунд зажмуриться, опустить голову.

Привыкнув к свету, майор мимолетно оглянулся по сторонам. Короткая грунтовая взлетно-посадочная полоса; стоящие вдоль нее три стареньких «кукурузника» с зачехленными кабинами; пяток обшарпанных вагончиков для охраны и авиационной обслуги; с южной стороны уходящий вниз пологий заснеженный склон, частично поросший высокими хвойными деревьями; несколько протоптанных в снегу тропинок, беспорядочно пересекающих горбатый откос…

По одной из этих тропинок они неторопливо спускались около четверти часа, следуя вдоль опушки постепенно густевшего леса. Наконец, впереди замаячили фигуры людей; показались приземистые деревянные строения, наполовину врытые в землю и перекрытые бревнами на манер блиндажей и землянок. Слева же – там, где заканчивались стройные стволы кедров и сосен, слепивший белизной южного склона снег отчего-то сменился темнеющей перепаханной почвой. На этом странном участке возделанной земли, затерявшемся среди нетронутой человеком дикой природы, так же копошились люди.

Максима провели мимо вооруженного поста, охранявшего проход в плотном ряду колючей проволоки. Затем старший из провожатых о чем-то недолго поговорил с двумя подошедшими мужчинами в серой камуфлированной форме и куда-то исчез.

Его подтолкнули в спину и заставили двигаться к опушке. По дороге один из местных охранников скупо обмолвился по-русски:

– Будешь отлично работать – останешься жить.

Край леса так же оказался опоясанным забором из колючки; и точно так же у прохода дежурила парочка охранников с автоматами. Здесь же Скопцову вручили похожий на мотыгу инструмент с длинным деревянным черенком и передали одному из тех надзирателей, что наблюдали за работавшими в поле людьми.

– Гачердеба! – грубо скомандовал он, подведя к пашне. И, указав на крайнюю полосу, добавил: – Мушаобс!..

– Мушаобс… – подчиняясь, проворчал пилот. – Так бы и сказал по-русски: арбайтен!..

Зимнее солнце изрядно пригревало южную сторону хребта – некоторые из мужчин, мерно разбивавших своими мотыгами твердые земляные комья, скинули телогрейки, оставшись в засаленных футболках, мятых и порванных рубахах. Пленному летчику отвели для обработки самую крайнюю борозду кособокого поля – здесь он должен был выполнять ту же работу, что выполняли и остальные с похожими инструментами.

Вероятно, еще с осени этот прямоугольный участок склона был обильно усеян скошенной где-то поблизости многолетней травой. Теперь же, судя по тому, что делала сотня работяг, образовавшийся компост следовало хорошенько размельчить и перемешать с мерзлой почвой.

Еще несколько человек сновали по полю и разбрасывали горстями какой-то белый порошок, периодически возвращаясь к большим пухлым мешкам и пополняя его запас в ведрах…

– Эй! – окликнул Скопцов ближайшего охранника.

Конец отведенной борозде виднелся где-то у горизонта, и майор возжелал определиться с дневной нормой. Но охранник даже не повел бровью…

– Эй, товарищ! Камрад! Гнида!.. – вторично попытался привлечь он его внимание.

Теперь тот вяло посмотрел на новичка, поднял ствол автомата и, щелкнув предохранителем, изрек уже знакомое:

– Мушаобс!

Несколько минут пришлось долбать мотыгой по комьям…

Но едва надзиратель отвлекся и отошел, он сызнова воткнул средневековое орудие труда в землю и начал донимать соседа по борозде:

– Чем это вы тут занимаетесь, браток?

Ближайший сосед – тощий мужик с рябым лицом, мимолетно оглянулся; не разгибая спины и меленькими шажками удаляясь от новенького, продолжал все так же методично перемалывать прошлогоднюю траву.

Скопцов посмотрел в голубую бездну неба, покачал головой – видать сегодня интересного собеседника не сыскать…

Рябой же запоздало посоветовал:

– Ты брался бы за работу лучше, а не маячил свечкой посреди делянки.

– А если не возьмусь?.. – вызывающе усмехнулся он.

– С такими тута разговор короткий. За так похлебку давать не будут. Сначала ребра намнут, а потом – ежели не поймешь, то и вовсе на тот свет отправят. Патронов они на бузотеров-то не жалеют…

– О как!

– Вот так. И кумекай таперича сам… – донеслось со смежного ряда.

Пилот проводил тоскливым взглядом сгорбившегося мужика, выдернул из земли мотыгу, смачно плюнул под ноги и принялся за дело…

Обедали у опушки – под самым проволочным забором. Хмурые, тощие работяги на ходу оттирали черные ладони снегом и спешили к месту раздачи пищи. За ними со всех сторон подтягивались и вооруженные охранники.

Скоро из-за колючки вынесли внушительную бадью, стопку немытых пластмассовых тарелок. Загодя подошедшие мужчины вмиг распотрошили несколько лепешек серого хлеба – Максу не досталось и мизерного кусочка. Оглядевшись по сторонам, он с удивлением обнаружил у каждого в руках по ложке…

– Жри так, русский, – хохотнул грузин, плеснув в его тарелку мутной баланды. – Без ложка вкуснее!..

Прихлебывая через край отпущенную порцию, майор присел возле бывшего соседа по грядке – рябого, с аккуратною частотой запускающего самодельную деревянную ложку в горячее варево.

– Давно здесь? – поинтересовался он, словно речь шла о пребывании в санатории.

– Тебе-то што до того?..

– Хотелось бы знать в общих чертах: на долго ли тут народец селится.

– Узнаешь. Всему свой срок…

От похлебки поднимался пар, быстро остывая и растворяясь в морозном воздухе. Обжигаясь, Скопцов делал маленькие глотки кисловатого блюда, по вкусу чем-то напоминавшего чеченскую жижиг-чорпу, однажды попробованную в Ханкале. Разница состояла в том, что мясо с бараньим жиром для здешней публики не полагались – баланда явно готовилась на одних прошлогодних овощах, да лежалой муке.