– Ну, что же ты остановился? А дальше?.. – медленно подойдя к нему, спросила она.

Не смотря на изрядную порцию алкоголя, он пребывал в явной растерянности: молодое, незнакомое и абсолютно доступное тело влекло, и в то же время обескураживала новизна поведения с непривычной лояльностью супруги.

Он послушно стянул колготки. На девушке остались одни трусики, и Давид в нерешительности замер…

– Смелее. Чего ты боишься? – обвила Вика руками мужскую шею. – Почему ты медлишь?..

Последний элемент одежды немного сполз вниз…

– Снимай же с нее все, милый! Смотри, какая она хорошенькая!.. А потом мы ее слегка оденем, чтоб утром не возникло вопросов, – наткнувшись же на мутно-изумленный взор, поспешно пояснила: – Это мой подарок к нашему юбилею. Ты же не поскупился, преподнеся мне такое чудесное колечко! И я должна тебя чем-то отблагодарить, верно?..

Последний довод оказался для банкира решающим. Прикусив губу, он кивнул, и трусики, соскользнув с Ирочкиных ног, упали на пол.

– Ну, и как она тебе?

– Ничего… – сдавленно прохрипел супруг, пялясь на выбритый лобок.

Но и на этом Виктория не остановилась. Ей было плевать на пьяную соседку – интересовала верность близкого человека.

– Можешь потрогать ее, погладить – я не возражаю, а значит, это не будет твоей изменой, правда?..

И, окончательно уверовав в прямоту поведения жены, он расслабился, простер вперед руку, занялся упругой грудью. Вика присела на край дивана, осторожно приподняла и согнула в коленке правую ножку спящей Ирочки, слегка отвела в сторону и… содрогнулась, узрев загоревшийся взгляд Давида.

Не выдавая, однако, рвавшегося наружу возмущения, она игриво предложила:

– И здесь поласкай, не бойся – она очень крепко спит и не почувствует…

Спустя минуту, расстегивая ремень его брюк, подбадривая и осыпая поцелуями, Виктория чувствовала, насколько молодой мужчина, трепетно прикасавшийся к чужой плоти, возбужден, сколь неистово взыграло в нем желание. Голая Ирочка лежала перед ним с широко раскинутыми бедрами – окончательно осмелев, левую ножку он аккуратно пристроил на спинку дивана сам. Сидя перед ней в приспущенных брюках, Давид рассматривал и поглаживал ее прелести и… почти не обращал внимания на жену. А жена, незаметно и горько усмехаясь, все еще обнимала его и ждала развязки своего эксперимента.

Она стащила с него брюки, сама рассталась с легким халатиком, обнаженной уселась поближе, но… тщетно – лишь делая вид, что не забыл о ней, он всецело был поглощен совсем другой женщиной. И даже взобравшись на супруга сверху и ощущая желанную близость, молодая женщина не смогла окончательно отвлечь, вернуть к себе его внимание. Одна мужская ладонь лежала на талии жены, а вторая продолжала сновать между Ирочкиных стройных ножек…

– Оставь ее в покое! – наконец, требовательно зашептала Виктория, – разве тебе не достаточно меня?..

Тот резко отдернул руку, но через минуту она снова поползла вверх по чужим бедрам, снова ощупывала округлые ягодицы…

Внезапно пьяная девица что-то пробормотала во сне, брыкнула ногой и очень кстати перевернулась на живот. Испугавшись ее движения, Давид переключился на Вику и вскоре тяжело дышал, то ли имитируя, то ли и впрямь подбираясь к завершающему действу…

«Скорее, просто делал вид!.. – печально усмехнулась девушка, не замечая катившихся по щекам слез от давней обиды. Звезды дружелюбно подмигивали с ночного небосвода, а воспоминания продолжали мучительную пытку. – Конечно, инсценировал получаемое удовольствие, пылкую страсть, оргазм… А сам только и ждал удобного момента, когда я отлучусь из гостиной».

Да, именно так оно и случилось. Спустя четверть часа, выйдя из-под тугой струи душа, Виктория осторожно выглянула из ванной и узрела кульминацию своей отчаянной затеи – лежащая на диване Ирочка, подобрала под себя коленки и постанывала в пьяном бреду; Давид стоял сзади и, обхватив руками ее талию, пыхтел в унисон монотонным движениям…

«Нет… Барклай совершено иной! – вдруг помимо желаний, сама собой накатила теплая волна. Слезы быстро высохли, печальная улыбка сменилась радостной. – Мы не успели признаться друг другу в любви, но сколько у него было возможностей затащить меня в постель! И ни разу он не осмелился сделать это, даже когда оставались наедине, когда пили шампанское в гарнизонной квартирке и обстановка к тому располагала. И насколько он поразил меня тем давним откровением, в маленьком уютном кафе…»

– Секс с нелюбимым человеком – есть заурядная механика, не привносящая в душу света, – мягким баритоном говорил Всеволод, не решаясь поднять на милую собеседницу взора – слишком уж деликатной темы случайно коснулся долгий разговор. – Симпатия, дружба, легкое приятельство – не подходящее для близких отношений основание. Только любовь! Таково мое убеждение, Виктория. Вероятно, оно покажется старомодным и вызовет насмешку, но…

Там – за столиком в кафе она промолчала. Нет, не старомодными и смешными представлялись ей убеждения этого сильного, невозмутимого и уверенного в себе мужчины с тяжелым пронзительным взглядом зеленовато-коричневых глаз. Они казались чересчур уж правильными, если не сказать идеальными. Ныне, уже лучше зная Барклая и многократно убедившись в честности немногословного офицера, она непременно бы ответила. За сии принципы любая нормальная женщина, познавшая горечь предательства и научившаяся ценить настоящее ЧУВСТВО, пошла бы на край света.

И вновь по ее щекам покатились слезы. Теперь от той страшной мысли, что, возможно, никогда уж боле не увидит Всеволода…

Трое суток Барклай со Скопцовым приходили в себя после показательной экзекуции перед строем. Чуть занималась утренняя заря, с трудом поднимались, через силу запихивали в себя куски черствого хлеба и, покачиваясь, шли на работы – ни на какие поблажки после наказаний надеяться не стоило. Однако времени подполковник даром не терял – спал ночами по привычке мало и, ворочаясь, тщательно обдумывал план побега.

Как и планировалось чеченским амиром, в назначенный день банда снялась и ушла в сторону Панкисского ущелья. Внезапная смерть молодого парня с бородкой великого резонанса в лагере не вызвала – слишком уж лютые по ночам стояли морозы и, пошептавшись, народ скоро позабыл о нем. Пару дней, правда, плечистый Леван подозрительно косил на новых подопечных, да нездоровый вид всех троих, вероятно, не давал повода считать их причастными к происшествию…

Вскоре после ухода из лагеря боевиков Всеволод знал, что нужно делать. План прорабатывался им ночами, но имелись в нем, к сожалению и белые пятна преогромного размера. В одном он был твердо уверен: для начала под покровом ночи следовало выбраться из землянки и незаметно добраться до колючей проволоки…

Рябой выполнил обещание – оба спецназовца и вертолетчик обитали в одном убогом жилище. Рядом с ними пустовало четвертое спальное место, сам же Рябой снова обосновался в облюбованной ранее землянке. Все это весьма устраивало подполковника для тайного осуществления заветной мечты.

В ночь с двадцатого на двадцать первое декабря поднялся жуткий ветер, принесший с черноморского побережья оттепель с низкой облачностью и обильным снегопадом.

– Подъем, Толик! – негромко скомандовал Всеволод в середине ночи, – подходящая нынче погодка. Пора браться за дело! – И, растолкав крепко спящего Скопцова, приказал: – Одолжи-ка нам, братец, свою «фирменную» ложку.

Тот нащупал в темноте потянутую ладонь спецназовца и вложил в нее старую погнутую ложку из нержавеющей стали.

– Толик приступай. И постарайся без шума, – распорядился Барк, передав ему единственный инструмент.

Пока Терентьев ковырялся у выхода, пытаясь с помощью просунутой в щель длинной вещицы отодвинуть задвижку, вертолетчик окончательно проснулся и вник в значимость происходящего.

– Ты все продумал, Всеволод? – настороженно спросил он.