Еще через час, во мгле ночного неба, появились огоньки долгожданного самолета. Пилот сжег еще три патрона и отправил ввысь одну за другой пять ракет. Тщетно. Потерпевших аварию не заметили, но от мысли, что поиски организованы и скоро их обнаружат, стало немного легче.

Одежда оставшихся авиаторов лишь самую малость предохраняла от пронизывающего смертельным холодом ветра. Накрывшись с головой парусом, непослушными и негнущимися пальцами, они попытались зажечь сухой спирт – таблетка, с минуту померцав голубовато-зеленым пламенем, погасла. Как только Палыч замолкал, Максим яростно тряс его, вынуждая очнуться от опасного забытья. С трудом вытащив из кармана шоколадку в промокшей упаковке, он отломил от плитки несколько кусочков и заставил друга поесть. Однако ж сил, бороться со смертью, у того уже не оставалось.

– Макс, – зашептал незадолго до рассвета бортач, едва ворочавшимися губами, – кажись, конец это наш…

– Не сдавайся Палыч! Держись! – рычал майор, оборачивая вокруг него свою половинку паруса. – Нас найдут! Посмотри – скоро утро, рассвет…

– Можа и найдут… Тела наши окоченевшие…

– Держись, Палыч! Потерпи еще немного! Все спасательные службы поставлены на ноги. Нас же не могут бросить на произвол судьбы!..

Командир долго и интенсивно растирал его, потом согревал лицо и руки дыханием. Палыч всегда был крепким мужиком, и на короткое время отчаянные процедуры помогли, но сам летчик все горше осознавал – если в ближайшее время спасатели не подоспеют – им не протянуть и часа.

Ему, каким-то неведомым и опровергавшим всякую логику образом, помогло скоротечное купание в ледяной воде после посадки. Вероятно, организм, благодаря столь радикальной мере в одночасье сумел настроиться на длительную борьбу с холодом, что позволило держаться дольше других. Да и на здоровье до сего дня Скопцов не жаловался. Несколько часов все это спасало, но предел ощущался явственнее с каждой минутой…

Пролетавший совсем близко вертолет они заметили слишком поздно. Выпуская сигнальную ракету, майор различил даже контурные огни несущего винта. Ярко-красная точка взмыла вверх, но уже не в поле видимости пилотов винтокрылой машины. Один из двух оставшихся патронов, он зажечь не успел.

– Макс… Передай жене… – еле шептал техник, провожая взглядом последнюю надежду, – пусть детей бережет…

Под утро Палыч затих. Сил тормошить его, растирать, согревать дыханием, если тот был еще жив – не осталось.

Летчик долго сидел неподвижно с ужасом взирая, как брызги воды на лице молоденького лейтенанта, недавно – прошлым вечером, озарявшемся улыбкой в теплой кабине вертолета, превращаются в лед. Он отказывался верить в произошедшее с его экипажем; не в силах был осознать и того, что остался в безбрежном море один. «Уже второй экипаж… От меня уходит в небытие второй экипаж. Следом за этими ребятами не станет и меня. Осталось совсем недолго…»

Небо снова окрасилось в тоскливый серый цвет – новый день занимался над Черным морем. Однако улучшения погоды этот день не принес – шторм не унимался, по-прежнему вздыбливая ветром огромные волны…

Максим уже почти не чувствовал собственного тела. Он с трудом накрылся парусом и попытался согреть дыханием руки. Мышцы сковала бесчувственная слабость, а в голове поселилось равнодушие к происходящему вокруг. Сейчас ему хотелось только одного – позарез требовалось отогреть хотя бы правую руку. Несколько раз он безуспешно тянулся ей к пистолету, спрятанному в левый нагрудный карман. Замерзшая и покрытая льдом молния не поддавалась. Наконец Скопцов сумел достать оружие, но передернуть затвор не хватало сил – ладонь, будто чужая, беспомощно скользила по гладкой вороненой стали.

«Господи… Так ведь и придется медленно умирать… Сколько еще? Полчаса, час? Вряд ли дольше…»

То ли от холода, то ли от страшной усталости сознание начинало временами расплываться. Со сном он, каким-то образом, продолжал бороться – вероятно, сильнейшим потрясением явилась недавняя смерть Андрея, но появились странные галлюцинации – то мерещились звуки низко пролетающего вертолета-спасателя, то разрывал воображение протяжный звук корабельного ревуна. Летчик перестал верить в навязчивые призраки и сидел, глядя в одну точку. Он уже чувствовал дыхание смерти, стоявшей где-то рядом – за спиной.

«Надо сбросить с себя парус и попытаться заснуть. Тогда наступит конец мучениям…» – вяло подумал Максим, с трудом, преодолевая сопротивление обледеневшей одежды, расцепил онемевшие руки и выпустил из объятий на свободу прорезиненную ткань. Подхваченный ветром парус тут же понесло над бушующими волнами. Пилот привалился спиной к борту и стал смотреть на серые, быстро пролетавшие низкие облака…

«Так ли уж много близких людей я оставляю на этом свете?.. – медленно ворочались последние, внятные мысли, – дорогие мои… Простите за все; и ты прости меня, Александра… Не поминайте плохого…»

Штормовое море неистово кипело. Оранжевая надувная лодка, ярким цветком средь черно-серебристого поля, то взлетала вверх, перекатываясь через гребни огромных волн, то проваливалась вниз, осыпаемая седыми брызгами. Палыча он не видел, лежащий же напортив Андрей, стал напоминать глыбу льда…

Сквозь матовую пелену, уже застилавшую взгляд, Макс едва различил темное, размытое пятно, выросшее над горизонтом. До него доносились какие-то голоса – непонятная, отрывистая речь…

«Опять глумится угасающее воображение. И Андрюха, наверное, уходил так же…» – нехотя проплыла догадка с холодным, предсмертным безразличием.

Странное пятно сменилось всплывающими друг за другом, отчетливыми и полными ярких красок, фрагментами из далекого детства, юности. Последний образ, безошибочно узнанный им, ласково склонился над его лицом, горячо о чем-то зашептал…

Это была она – его любимая Александра. Должно быть, пришла проститься с ним. И майор понял: жизнь безвозвратно уходит; и больше никогда не увидеть свою милую Сашеньку…

Это произошло с полгода назад – летом, когда старшего летчика Скопцова повысили, назначив командиром звена. С новым назначением пришлось сменить и экипаж, доверив старых друзей: правого летчика и ботового техника – молодому, недавно пересевшему в левое пилотское кресло командиру.

Друзья прожили без Макса неполных два месяца. В полуденную жару, заходя на посадку с приличным грузом на борту, неопытный приемник не справился с управлением тяжелой машины, и полный топлива вертолет рухнул на землю, не дотянув до крохотной площадки. Спасти не удалось никого…

«Восьмерка» с первым экипажем Скопцова упала и сгорела в окрестностях чеченского села Харсеной в пятницу, и начальник гарнизона объявил в военном городке трехдневный траур.

Максим не имел к катастрофе ни малейшего отношения, но, стоя в почетном карауле у ряда из трех цинковых гробов, проклинал себя за данное согласие двигаться вверх по служебной лестнице. «Ну, чего ж тебе не хватало? Зачем ты ушел от ребят? Сдалась тебе эта чертова карьера – летал бы и летал с ними! Простите меня мужики! Виноват я перед вами…»

Похороны состоялись в понедельник, однако и в ближайшие недели никто из эскадрильи, трагически потерявшей троих товарищей, на увеселительных мероприятиях не появлялся. Близкие друзья скорбели по ушедшим в течение месяца – таковыми оставались давние мужские традиции большого гарнизона.

В последнее воскресенье неофициального траура Скопцов заступил в наряд начальником патруля и по долгу службы, обязан был изредка наведываться внутрь огромного клубного зала дома офицеров. Далеко он забираться не решался – затолкают, да и летный китель с красной повязкой на рукаве смотрелся нелепо среди разряженной, пестрой толпы. Войдя в очередной раз в полутемное, душное помещение, Максим остановился недалеко от дверей и посматривал поверх голов беснующихся в быстром танце людей. Вскоре аллегро затихло, и он, все еще ощущая в ушах звон, направился к выходу из здания. «Лучше уж торчать на свежем воздухе, – подумал капитан, – да и потише будет на улице…»