Учитель. Вы что, с ума сошли? Вам мало своих знаний?.. Что вы вздыхаете? Что это значит?

Полицейский. Что есть знание, святой отец?

Пауза.

Учитель. Так-так. Ну-ка, присядем… Ну-с?

Полицейский. Наше знание – это, в сущности, консервированное сомнение.

Учитель. Так. Консервированное.

Полицейский. Познание дает знание, не так ли? Но познание и отбирает его, заменяя другим знанием.

Учитель. Ну-ну, и следовательно?..

Полицейский. Следовательно, мы ничего не зна­ем, святой отец.

Учитель. Так! Ну спасибо!.. Спасибо, спасибо!.. Называется, слезай, приехали!.. Что же, это и вы так думаете?

Полицейский. Я? При чем тут я?

Учитель. Нет, уж вы откройтесь!.. Давайте!

Полицейский. Когда вы спрашиваете меня о дру­гих, я обязан отвечать. Это моя работа, я за нее деньги получаю. Но если вы спрашиваете обо мне, тут я… это мое личное дело.

Учитель. Господи! Да что ж творится!.. Да ваше личное дело, червяк ты эдакий, это наше личное дело! И наше личное дело – иметь ваше личное дело! Ясно?

Полицейский. Не кричите, и так голова пухнет. Если ваше личное дело иметь мое личное дело, то мое личное дело – в конце концов, плевать на ваше мое лич­ное дело! Не надо! Средние века, между прочим, конча­ются!..

Учитель. Молчать! С кем говоришь!

Полицейский. О, простите, святой отец! (Встает.) Но Земля – шар! И все-таки она вертится! (Уходит.)

Учитель. Стой! Куда?.. Сожгу! Распропагандировали!.. Гниль, гниль в королевстве!..

Пулей летит и падает, как от пинка, слуга, – в нем мы узнаем Штопа.

Что? Кто?! А, это ты, слуга принца! Кстати, кстати!.. Что стряслось, любезный?

Штоп (хнычет). Меня все время бьют!

Учитель. Ну-ну! Ну перестань! Что за беда, если хозяин немного поучит слугу.

Штоп. Да за что! Что я такого сделал? (Хнычет.) Все ему не так! Все! Просыпаться – мученье! Поднимать­ся – мученье! Умываться – мученье! Одеваться – муче­нье! Все не так!

Учитель. Ну-ну, успокойся, я твой друг.

Штоп. Все у него дураки! Вот и вздыхает целый день: «Нет людей, нет людей!»

Учитель. Как-как?

Штоп. А сам на лошадь боится сесть!

Учитель. На лошадь?

Штоп (пугается). Тихо, святой отец! Никому!.. Он меня убьет! (Шепчет.) Сам: лошади, лошади! А подашь ему коня, да если еще при народе, – ни за что не сядет. Вот нарочно понаблюдайте. Сразу за плетку: «Кого по­даешь? Кому подаешь? Что за седло?» И пойдет! Раз, раз!.. А сам-то! Не поверите, – подойти-то к коню не знает! Все с морды заходит, будто сроду не видал!..

Учитель. Что ж это значит?

Штоп. На конюшню пришли, – уж и плечо ему под­ставил, и подсадил, а он, прости господи, как баба, как мужик какой, мешком плюхнулся, сам в поту, глаза на лоб! А Изумруд, конечно… ему такой-то седок – тьфу! Брык! – и сбросил. А виноватый – обратно я! Раз! Раз!

Учитель. Странно.

Штоп. Не умеет. Богом вам клянусь!.. Карабкается на коня, как обезьяна какая, а сам бормочет: «Эх, вело­сипед бы!» Что за велосипед?!

Учитель. Очень странно.

Штоп. Не выдавайте, святой отец! Убьет он меня!.. Ой! Идет! (Убегает.)

Появляются Хустен в королевском обличье и Урсула – сгорб­ленной знахаркой. И – мимоходом Фея счастья.

Фея счастья (Урсуле). Что вы здесь делаете? Вы же Фея печали!

Фея печали (грубо). Не лезь! Не лезь, когда не спрашивают!

Хустен. Ну думай, бабушка, думай! Какая ж ты колдунья – два дня ходишь, ничего придумать не мо­жешь? Ну!

Урсула. Оливки фаршированные!

Хустен. А, было!

Урсула. Лягушачьи лапки в сметане!

Король с досадой отмахивается.

… Жареные муравьи!

Опять не то.

…Мурена копченая!

Опять не то.

…Винегрет.

Не годится.

Ну не знаю, что вы тут едите!

Хустен. Да не мы! Не мы! Я сорок пять лет на пре­столе, мне кружку молока, сыру, да и ладно! Мясо раз в неделю ем… Принц! Ни разу в жизни не попробовал двух одинаковых блюд! Во! Вся Европа знает! Еще в дет­стве бывало: «Гансик! Гансик! Скушай то, скушай это!» – «Не буду, и все!.. Не хочу, не буду! Не хочу, не буду!» Шуты на голове стоят, музыканты играют, куклы, мультишки всякие. «За папу, Гансик! За маму! За веру, за отечество!» И что? Гансик – блюдо об пол, шута по мор­де, мать, ее величество, царствие ей небесное, за нос, за волосы, – не буду, не хочу, и все!.. А в младенчестве, веришь ли, кормилиц каждый день меняли. Вся Европа знает!

Урсула. Ну, это баловство!

Хустен. Да, конечно! Сами избаловали! Но тоже, знаешь, ведь один-единственный сынок, наследник, – тоже не баран начихал… Ну, придумала?

Урсула. Может, черепа…

Хустен. Суп черепаховый? А! У нас его и солдаты не едят!.. Да, бабушка, я тебе скажу! Все было! Цветы, травы, моллюски эти всякие, птицы, корни, побеги, мо­локо китов, молуки угрей, паровое, заливное, жареное, пареное! И что? Фараоны того не едали, императоры византийские – все! Кочевники в пустынях, дикари на островах – всё попробовали, всё ели! Голова пухнет! Армию забросил, финансы расстроены, просвещением не зани­маюсь, одна беда, ночей не сплю: чем кормить? Как кормить?

Урсула. А иные весь век макают пресный хлеб в пустую воду.

Хустен. Ну, моя дорогая, каждому свое. Один дума­ет: что поесть, а другой: что бы еще поесть?.. И я те­бе скажу: одна задача не проще другой… Ну? Надумала?

Урсула. Может, это?..

Хустен. Ну?

Урсула. Может, яичницу с сосисками?

Хустен. Это что такое?

Урсула. Яичницу не знаете? Ну, яичница. (Пока­зывает.) Разбил яйцо и на сковородку.

Хустен. Погоди, погоди, как это? (Соображает.)

Урсула. А сосиски… это, ну, колбаски такие…

Хустен. Колбаски? Что за колбаски?.. Ну-ка, ну-ка!.. Эй, повара! Эй, люди!… За мной, старая! Озолочу!

Тянет за собой Урсулу. Оба убегают.

Учитель. Нет, надо меры принимать. Полное падение. Надо к папе ехать. Папа им задаст!

Смех, музыка. Учитель скрывается. Вбегают Губерт-шут и разодетый Нэф. Играют на ходу мячом для регби.

За ними – в сдержанно-роскошном наряде, развинченный, скучающий и капризный Ганс. Его сопровождает ученый Астролог. (Прохожий из первой картины.) Следом – принаряженные Мария и Дама-приемщица.

Слуга несет поднос с кубками.

Губерт (поет).