Несмотря на легкую службу в пехоте, однажды я записался добровольно в танковые войска. Во второй раз я записался добровольцем, и снова по вполне разумным причинам. Я думал так: «В пехоте надо много бегать, оставаться беззащитным на поле, мокнуть под дождем». А поскольку в Донауэшенгене стояла холодная зима, было легко представить, как мерзнут зимой в пехоте. «Напротив, в танковых войсках ты защищен, тебе не надо ходить пешком, а после боя ты едешь на танке в тыл, в безопасный район».
Позднее, когда я уже служил в танковых войсках, я много раз спрашивал себя, не перевестись ли мне в войска СС? Что ждало солдат в войсках СС?
«Солдатское радио» между солдатами разных частей во время войны работало довольно хорошо. От того или иного солдата во время увольнительной, в отпуске или в поездке по железной дороге всегда можно было услышать множество полезных вещей. Так, например, было известно, что в войсках СС лучше вооружение. С середины войны войска СС в основном были вооружены танками «пантера» и «тигр». А это означало, что, в отличие от танка IV, применявшегося преимущественно в Вермахте, у них лучшие пушки, определявшие во время танковой атаки, получит ли решающее поражение противник или ты сам. Это означало и лучшее бронирование, и, таким образом, лучшую защищенность. Обмундирование тоже было лучше, как я в этом убедился сам во время поездки с товарищем в танковую часть СС в России. У меня, например, зимой в России не было валенок, так как моего размера не было на складе. В войсках СС представить такое было невозможно. Питание тоже у них было лучше. В конце концов, мое решение, не переводиться в войска СС определилось мыслью, что войска СС представляют собой продолжение организации юнгфольк, или гитлерюгенда для взрослых. Это мне не нравилось. Но такое мое решение пока не определялось политикой, потому что мы, солдаты, считали служащих в войсках СС тоже солдатами.
Итак, я решил пойти в танковые войска, и 1 января 1941 года был направлен в 7-й танковый батальон в Бёблинген. Там начался мой второй рекрутский срок, совершенно не такая служба, которая была раньше. Она была ужасной! Через пару дней я написал матери о том, как мечтаю о спокойном Донауэшенгене. А потом я как о чем-то особенно приятном вспоминал о школе, когда учитель латыни иногда ругал меня гнусавым голосом: «Бётгер, разве это латынь? Иди мастеровым мостить улицы! Будешь до старости работать всегда на свежем воздухе!»
Теперь я испытал такую военную муштру, которую просто считал невозможной. Мы сразу же выучили отрывистые «Так точно!», «Смирно!», «Есть!». Потом нас запугали, замучили, задергали командами, выдрессировали и деморализовали. По три часа мы маршировали в надетых противогазах и при этом должны были непрерывно петь песню «Как прекрасно быть солдатом!». Потом над нами издевались над каждым в отдельности или над целыми группами сразу. Во время занятий на технике один из рекрутов хотел укрепить на танке магнитную лампу. Она упала, а рекрут ругнулся: «Вот дрянь!» Инструктор унтер-офицер приказал ему встать «смирно», гладить лампу, словно собаку, и при этом приговаривать: «Я больше никогда не буду называть тебя дрянью!» Так он потом и стоял в танковом боксе с лампой в руке, гладил ее и непрестанно приговаривал: «Я больше никогда не буду называть тебя дрянью!»
Рядом с нашим кубриком в казарме была комната унтер-офицера. Когда ему вечером нужны были пиво или сигареты из буфета, или нужно было почистить сапоги или куртку, или еще чего-нибудь, он просто стучал кулаком в стену. Немедленно один из рекрутов должен был постучаться в его дверь, представиться по званию и фамилии, в готовности выполнить его приказ. Часто находившиеся в помещении не могли договориться, чья очередь выполнять приказ, начинали спорить. И если через несколько секунд после стука никто не входил в комнату унтер-офицера, то он появлялся сам со злобной физиономией и начинал:
– Что, никто не хочет?
Потом следовала ругань и какой-нибудь приказ вроде:
– Всем построиться в коридоре с табуретками «на караул»!
Через минуту мы стояли в коридоре с табуретками в вытянутых руках. Затем он гонял нас по казарме, постоянно командуя «ложись!» и «смирно!». Потом мы должны были подниматься по казарменной лестнице на получетвереньках с табуретками в руках, то есть опираясь только на колени и локти. Другой любимой ответной реакцией того унтер-офицера, авторитет которого основывался только на галуне, нашитом на воротник, была игра в «сарасани», или в «бал-маскарад», которую он считал веселой, и лицо его расплывалось в широкой ухмылке. При игре в «сарасани» рекруты должны были быстро переодеваться из полевой формы в повседневную, затем в спортивный костюм, потом в танкистскую форму, а потом – в парадно-выходную. Ее пестрые обшлага, петлицы и серебряные пуговицы делали ее похожей на костюм циркового укротителя, поэтому солдаты прозвали ее по названию цирка «Сарасани».
На наш взгляд, бесчеловечная тирания, естественно, не имела ничего общего с военной подготовкой или воплощением идеологической доктрины. Она была скорее выражением жестокого и недостойного воспитания солдат. Прусские военные «добродетели», такие как точность, дисциплинированность, стойкость, пагубно соединились здесь с требованиями Гитлера «к лучшему солдату мира». Можно легко себе представить, как тот же воинственный унтер-офицер, направленный служить в другое место, например в охрану концлагеря, опьяненный предоставленной ему властью над жизнью и смертью, быстро превратится в палача.
В страхе и неопределенности проходили каждый раз поверки. Все, что находилось в казарме, начиная от пола, столов, табуретов, кроватей, шкафов и кончая самими солдатами, могло быть в любой момент проверено на чистоту и порядок. Так проверялось, чтобы солдат не только заправлял постель, но и чтобы подушки и одеяла были выровнены по ниточке. Каждый раз мы сбрызгивали водой пододеяльники, чтобы их можно было разгладить. Тем не менее то, как мы заправляли постели, никогда не нравилось нашему унтер-офицеру, взводному фельдфебелю или главному фельдфебелю – старшине. Тогда все, из чего состояли постели: одеяла, простыни, солома из матрасов – разлеталось по казарменному помещению. Как-то раз во время проверки шкафов, когда я в дрожащих вытянутых руках представлял на проверку ботинки, фельдфебель заорал на меня:
– И это вы называете чистить?
Потом он тут же распахнул окно, схватил мои ботинки и выбросил их во двор с третьего этажа. В другой раз я видел осмотр шкафов солдат, выбранных кандидатами на учебу в офицерской школе. Молодые солдаты должны были на плечах нести довольно тяжелые шкафы на плац, чтобы предъявить их для проверки. Все содержимое этих шкафов, конечно же, попадало и перемешалось, и это дало командирам возможность продемонстрировать всю свою силу. Таким образом, молодые солдаты, которые вскоре сами смогут отдавать приказы унтер-офицерам, были «выведены на показ».
Прежде чем покинуть помещение, мы должны были всегда запирать шкаф. Если он оставался открытым, то это был проступок – «совращение на кражу у товарища» и за него наказывали. По логике, которую я, как и многое другое во время этой подготовки рекрутов, так и не смог понять.
Впервые через пять месяцев службы я смог получить разрешенный, то есть подписанный командиром роты, отпуск на субботу и воскресенье во Фрайбург. До этого, правда, я получал увольнительные, с которыми можно было уезжать не далее 50 километров от части. И я вынужден был отказаться от этого отпуска из-за винтовки! Дело в том, что когда ходишь по земле, пыль так или иначе попадает в канал ствола твоей винтовки. При завершающей проверке чистоты унтер-офицер под конец одним глазом глянул в ствол винтовки, которую я держал, как положено по команде «оружие к осмотру!» стволом к небу, и заявил:
– В твоем стволе сидит целая толпа слонов!
Пришлось снова чистить винтовку. И пока удалось снова представить почищенную винтовку унтер-офицеру, время ушло. Его расчет был точен. Когда я прибежал на платформу вокзала, то увидел замыкающие огни уходящего поезда. От бешенства слезы брызнули у меня из глаз. Я был сильно раздосадован.
