— Да, — задумчиво сказал наконец врач. — Конечно, ничего нельзя утверждать наверняка, однако я склонен полагать, что вас одурманили каким-то наркотиком типа гашиша. Наиболее вероятным кажется мне препарат, известный в восточных странах под названием маагун, или барш. Он состоит из двух частей индийской конопли и опиума в смеси с черемицей и двумя другими ингредиентами, соотношение которых варьируется в зависимости от цели применения маагуна. Наркотик заставляет человека поддаваться внушаемым галлюцинациям и превращает его в послушный инструмент в руках гипнотизера.

— Вы понимаете, дружище? — взволнованно воскликнул Найланд Смит. — Вы понимаете?

Я слабо покачал головой и с трудом проговорил:

— Я застрелил вас. Я не мог промахнуться.

— Мистер Смит ознакомил меня с обстоятельствами дела, — вмешался Маккаб. — И я могу с уверенностью объяснить вам, что произошло в действительности. Конечно, все это кажется невероятным и совершенно фантастическим, но я сталкивался с подобными случаями в Египте, Индии и прочих восточных странах. Правда, в Лондоне никогда. Видите ли, доктор Петри, сначала вас привели к весьма искусному гипнотизеру, предварительно одурманив хорошей дозой маагуна. Безусловно, вам известны замечательные эксперименты психотерапевтов, проводимые в Сальпетриере в Париже. Следовательно, вы легко поймете меня, когда я скажу, что перед тем, как прийти в сознание в присутствии мандарина Ки Минга, вы уже посредством гипноза получили от него инструкции к действию. К выполнению инструкций вы должны были приступить либо в какое-то определенное время, должным образом запечатленное в вашем одурманенном мозгу, либо по какому-то сигналу…

— По сигналу, — отрывисто заметил Найланд Смит. — Ки Минг стоял во дворе внизу и смотрел на окно.

— Но ведь я-то мог находиться и не у окна в тот момент, — запротестовал я.

— А в этом случае, — отпарировал Смит, — он бы тихо заговорил с вами через щель почтового ящика на двери.

— По его сигналу вы мгновенно погрузились в прерванный транс, — продолжал Маккаб, — и в соответствии со внушенными вам ранее вечером указаниями вас искусно подвели к тому, что вы выстрелили в мистера Смита, — не знаю, за кого именно приняв его. Мне пришлось расследовать подобный случай в Симле, когда хитматгар — наиболее преданный слуга — зарезал своего хозяина, действуя в состоянии транса по указаниям некоего факира, которого упомянутый хозяин имел глупость выпороть. Злосчастный факир заплатил за преступление жизнью: хитматгар застрелил его десятью минутами позже.

— Мне не удалось поймать Ки Минга, — резко сказал Смит. — Он растаял словно тень. Но мандарин разыграл козырную карту — и неудачно. С этого времени он обречен, и ему известно это! О! — воскликнул мой друг, заметив удивленное выражение моего лица. — Я сразу заподозрил в этом деле какую-то хитрость из арсенала лам и, неукоснительно придерживаясь инструкций Ки Минга, строго контролировал ваши действия.

— Но Смит… Я же застрелил вас. Промахнуться с такого расстояния я никак не мог.

— Согласен. Но вы слышали звук выстрела?

— Звук выстрела? Я был слишком ошеломлен… слишком потрясен случившимся…

— Никакого выстрела не было, Петри. Я имею некоторое представление об индо-китайском коварстве и обратил внимание на странное выражение ваших глаз. Поэтому я предусмотрительно разрядил ваш браунинг.

Судебные дела, связанные с наследством умершего дальнего родственника, потребовали моего срочного отъезда из Лондона в течение последующих суток после описанных выше событий, — именно в то время, когда Лондон являлся для меня средоточием вселенной. Когда ситуация с наследством разрешилась благоприятным для меня образом, я обнаружил, что в случае удачи успею еще попасть на скорый поезд до столицы. В тесном окружении носильщиков, служащих отеля и таксистов я отбыл на станцию… и оказался на платформе в тот самый момент, когда кондуктор поднял зеленый флаг!

— Вы опоздали, сэр! Будьте любезны отойти в сторону!

Контролер за барьером протянул руку, пытаясь остановить меня. Лондонский экспресс медленно отходил от платформы. Но моя решимость отбыть в город именно этим поездом и никаким другим помогла мне преодолеть все препятствия. Ведь в противном случае мне пришлось бы ждать до следующего утра!

Я бросился за барьер, приведя изумленного контролера в растерянность и тем самым не дав ему возможности помешать мне, и побежал по платформе. Множество рук пыталось задержать меня, и седовласый служитель загородил мне дорогу. Но я увернулся от всех по очереди, сбил с ног огромного негра в шоферской форме и поравнялся, наконец, с купе первого класса, окно которого было раскрыто.

Под хор возбужденных голосов я зашвырнул саквояж в окно, прыгнул на подножку и повернул дверную ручку. Поезд находился уже в опасной близости от тоннеля, но я успел отворить дверь и впрыгнуть в вагон. Затем за какую-то долю секунды я захлопнул дверь и, обливаясь потом, упал на сиденье. Мне смутно показалось, что чернокожий шофер, оправившись после падения, бежал за мной до самого конца платформы. Но, достигнув своей цели, я не испытал ни малейшего угрызения совести при мысли о собственном возмутительном поведении. Поезд влетел в тоннель, и я испустил облегченный вздох.

В то время, когда Карамани находилась в руках Си Фана, деловое путешествие на север я предпринял с крайней неохотой. Найланд Смит написал мне единственный раз за время моего краткого отсутствия, и письмо его вызвало у меня еще более острое желание вернуться и вновь выступить против Желтой организации, поскольку в письме мой друг прозрачно намекал на то, что ему удалось все-таки обнаружить прочную ниточку, ведущую к штаб-квартире Си Фана.

Наконец я заметил, что нахожусь в купе не один, а с попутчицей, которая сидела в дальнем углу напротив.

Под свободным дорожным пальто угадывались изящные линии гибкой стройной фигуры. Густая вуаль скрывала лицо женщины. Причина негодования чернокожего шофера теперь стала мне понятной: на окне купе висела табличка «Занято».

Я бросил взгляд на соседку. Женщина наблюдала за мной сквозь частую сетку вуали, очевидно, ожидая извинения.

— Мадам, — сказал я, — надеюсь, вы простите неуместное вторжение в ваше купе, но мне жизненно необходимо попасть в Лондон этим поездом.

Женщина склонила голову — едва заметно и очень холодно — и отвернулась в сторону.

Нежелание общаться со мной казалось настолько же очевидным, насколько непоправимым был мой проступок. И я не чувствовал себя вправе обижаться на поведение соседки. Посему, попытавшись прогнать мысль о случившемся из головы, я поставил саквояж на полку и, развернув газету, постарался занять свое внимание новостями мировой жизни.

Попытка отвлечься оказалась не вполне удачной, и мысли мои постоянно возвращались к Си Фану, зловещей тайной организации, во власти которой находился самый для меня дорогой на свете человек, к доктору Фу Манчи, темному гению, направлявшему течение моей судьбы, и к Найланду Смиту, стоявшему стеной между белой расой и сокрушительным приливом желтых орд.

Я непроизвольно вздохнул в очередной раз и, подняв взор… встретился со взглядом двух невыразимо прекрасных глаз.

Никогда прежде не доводилось мне видеть ничего подобного. Темные очи Карамани были красивы и восхитительны; глаза доктора Фу Манчи — зловещи и незабываемы. Но глаза моей попутчицы производили впечатление просто ошеломляющее: едва ли на свете нашелся бы человек, способный вынести этот взгляд — взгляд Медузы Горгоны!

Поскольку в недавнем прошлом мне довелось смотреть в кроткие глаза мандарина Ки Минга, способного успешно соперничать со знаменитым графом Калиостро в феноменальных способностях внушения, то теперь я многое знал о силе человеческого взгляда. Но взгляд женщины напротив глубоко поразил мое воображение. Длинные, миндалевидные, осененные тяжелыми матово-черными ресницами глаза ее под дугообразными бровями безукоризненного рисунка странно сверкали, словно в глубине их полыхал некий жуткий колдовской огонь. То были глаза какого-то прекрасного дикого зверя, а не простой женщины.