Когда дождь прекратился, мы продолжили наше зигзагообразное движение вдоль подножия Монгольского Алтая и, наконец, выехали на большую караванную тропу, которая, как мы решили, должна была быть лэгин-гольской. Вскоре тропа повернула в сухое русло с крупными камнями, уводя нас куда-то вверх. Через три километра пути мы неожиданно оказались у развалин старинного монастыря Амор-Буянтин-Хурэ, расположенного высоко в горах. К нему-то и вела тропа, по ошибке принятая нами за лэгин-гольскую. Пришлось утешить себя осмотром монастыря. Он был громаден, напоминая целый город, с массой улиц и переулков. Кругом на скалах стояли обо и субурганы (своего рода маленькие часовенки) и имелись другие священные знаки. Поблизости оказалась юрта, в которой нам объяснили, как выйти на лэгин-гольскую тропу.
День уже начал клониться к вечеру, когда мы покинули Амор-Буянтин-Хурэ, направившись на восток, в проход между Монгольским и Гобийским Алтаем. От монастыря круто вверх шла старая широкая дорога, которая была так чиста, будто ее вымели. По сторонам дорога была обложена камнями. Мы назвали ее в шутку "императорским въездом". Когда передние колеса моего "Волка" коснулись перевальной площадки, мотор неожиданно заглох, и машина медленно покатилась назад. Высота подъема составляла около 100 м, и внизу дорога резко заворачивала вбок, так как прямо была канава. Лишь благодаря опыту и хладнокровию шофера машина благополучно съехала вниз. Во второй раз нам удалось преодолеть подъем.
Не более двух километров мы проехали по прекрасной тропе, которая вдруг оборвалась и исчезла в широком каменистом русле. Камни достигали метра и более в диаметре, и путь для машин, хоть и небольшой, оказался чрезвычайно трудным, так как сдвинуть с места и убрать с дороги такие каменные глыбы, весящие тонны, нам было не под силу.
Поэтому после переправы через русло ничего уже не оставалось, как искать место для ночлега. Проехав еще несколько километров, мы остановились у небольших обрывов на месте стыка Монгольского и Гобийского Алтая.
Утром, осмотрев обрывы, которые внешне походили на встреченные нами ранее в западном маршруте и были столь же бедны в смысле находок костей, мы продолжали наш путь, спустившись в сухое русло с мягким дном, но без камней. В одном месте струился небольшой ручеек, не имевший на наших картах никакого названия. Берега русла были сложены толщей пестроцветных глин — серых и красноватых, с переходными тонами. В них мы собрали остатки костистых рыб ликоптер и раковины мелких листоногих рачков эстерий, указывавших на нижнемеловой возраст этих отложений.
Поднявшись по руслу вверх, мы попали, наконец, на лэгин-гольскую тропу. Несмотря на то что ею уже 20–25 лет не пользовались, в связи с постепенным вытеснением верблюжьего транспорта автомобильным, все же ехать по ней было вполне сносно. Многие тысячи верблюжьих ног проложили дорогу в несколько метров шириной.
Впереди на горизонте виднелась величественная Ихэ-Богдо ("Великая святая") — высочайшая гора Гобийского Алтая[13]. Ее абсолютная высота 3700 метров. На вершине горы лежит вечный снег. В ярком солнце Ихэ-Богдо отливала синевой и от этого казалась особенно красивой. Рядом с ней стояла ее меньшая сестра — Бага-Богдо с характерной макушкой — вулканическим кратером, через который в третичное время изливалась лава. Следы этих излияний сохранились и сейчас — кругом виднелись небольшие базальтовые горки — остатки широкого лавового потока, когда-то покрывавшего эту местность.
Тропа шла все время по плато, и через некоторое время мы увидели у подножия Ихэ-Богдо желтовато-красные обрывы. Однако нам не удалось их достичь в этот день, так как вскоре начался сплошной кочкарник, от которого не могла спасти никакая тропа. 70 километров по кочкам заняли у нас всю вторую половину дня.
Остановились на ночлег неподалеку от юрт, где нашему переводчику рассказали, что в красных обрывах по Ихэ-Богдо торчит гигантский человеческий череп. Мы решили, что речь идет либо о черепе динозавра, либо о черепе белуджитерия — гигантского третичного носорога.
Лэгин-гольская тропа шла мимо Ихэ-Богдо, и поэтому утром нам пришлось свернуть налево, прямо к горе. Вскоре мы подъехали к роднику Цаган-Булак, вытекающему из-под скал, сложенных белым и розовым мрамором. На скалах были высечены человеческие фигуры, следы от ног человека и китайские надписи. Рисунки принадлежали неолитическому человеку, подписи же под ними появились значительно позднее. Вниз со скалы шла наклонная, будто отполированная дорожка, по которой наименее степенные из нас не удержались, чтобы не прокатиться; может быть, так же когда-то развлекались здесь наши предки.
Миновав мраморные скалы, мы увидели несколько юрт, в одной из которых нашелся проводник. Машины медленно поползли к самому подножию Ихэ-Богдо, сплошь усеянному камнями. Наш проводник проявил идеальное знание местности и безошибочно вел нас по наилучшему пути, если только слово "наилучший" вообще применимо к такой дороге. Пересекая сухие русла, мы постепенно поднимались все выше по каменистым плато, держась направления на юго-восточные склоны Ихэ-Богдо, пока, наконец, не достигли громадного русла, по которому текла небольшая речка Ичэту-Гол. Левый берег реки и представлял собой те красные обрывы, которые мы видели вчера. Однако, несмотря на наши самые тщательные исследования, нам не удалось обнаружить ни человеческого, ни звериного черепа. По-видимому, рассказ о нем был легендой, либо относился не к этим обрывам. Километрах в 15 от нас виднелась еще группа красных обрывов, представлявших берег реки Цабчирин-Гол, куда мы и направились.
Машины искусно лавировали по холмам, появляясь как поплавки на гребнях волн с тем, чтобы тотчас же исчезнуть в лощине, разделяющей два соседних холма. "Дзерен", шедший впереди и вылетевший на один из холмов, неожиданно остановился. "Волк" принял левее, заметив страшную опасность только тогда, когда переднее колесо машины прошло над обрывом в 100 метров высотой — это был берег Цабчирин-Гол. Я так и подумал, что сейчас машина с бешеной скоростью закувыркается вниз, но и на этот раз все обошлось благополучно, а невозмутимый Волк (по имени машин мы иногда в шутку называли и шоферов) через минуту уже спокойно посасывал папиросу.
Обрывы Цабчирин-Гола оказались сложенными красными четвертичными конгломератами, не представлявшими для нас никакого интереса в отношении поисков костей. Дальше, как говорится, ехать было некуда, и мы решили двигаться на Нэмэгэту; хребет теперь был уже виден на горизонте, хотя расстояние до него составляло около 200 километров.
Спустившись на равнину, мы остановились на ночлег у небольшой гряды гор. По данным нашего переводчика Намнандоржа, расспрашивавшего местных жителей, здесь должна была находиться пещера с индийским кладом.
Едва остановились машины, Намнандорж поспешно устремился вверх. Такой азарт подействовал и на меня (давно известно, что дурной пример заразителен), и, позабыв дневную усталость, я последовал за переводчиком, у которого словно сапоги-скороходы были на ногах. Несмотря на хорошую тренировку в лазании по горам, сердце мое, когда я взобрался, готово было выскочить из груди, а во рту появилось противное ощущение недостатка влаги. Намнандорж (или просто Намнан) спешил отыскать пещеру, опасаясь, как бы я его не опередил. Но его опасения были напрасны — пещера с кладом оказалась таким же мифом, как и гигантский человеческий череп, который мы тщетно искали днем. Проклиная излишнюю осведомленность переводчика и собственную нерассудительность, я медленно поплелся назад. Несмотря на то, что это был спуск, времени на него было затрачено в два раза больше, чем на подъем.
Вечером, когда Намнандорж стал в 120-й раз переупаковывать свой чемодан, пытаясь втиснуть туда новую партию геологических образцов, мы принялись подшучивать над ним — не иначе, как он прячет туда золотые слитки, найденные в индийской пещере. Чемодан был необычайно тяжелым — мы даже приписывали ему перекос машины. Намнандорж, разумеется, возмущался и сердито, с серьезным видом, оправдывался.
