Коктейль окончательно взбодрил меня, вернув от ужасных сновидений к не менее ужасной реальности. Петри поглядывал на меня с профессиональным любопытством, к которому, как мне показалось, примешивалась изрядная доза личной симпатии.

— На вашу долю выпало нелегкое испытание, Гревилль, — промолвил он. — Однако вы не можете не понимать, что в моем доме ваша новость произвела эффект взорвавшейся бомбы. Но прежде, чем мы вернемся к этому вопросу, позвольте мне начать с начала. Что, если это чья-то подлая игра? Скажите, нет ли кого-нибудь, кого вы могли бы заподозрить — хотя бы весьма неопределенно?

— Разумеется, — признался я. — Вы же знаете, в нашей работе тайн хватает. Не секрет, например, что соперники сэра Лайонела — а я могу спокойно назвать их врагами — пристально следят за каждым его шагом. Особенно профессор Зейтланд.

— Профессор Зейтланд умер в Лондоне две недели тому назад.

— Что?!

— А вы разве не в курсе? Мы узнали об этом в Каире. Таким образом, его можно исключить.

Подоспевший официант принялся накрывать на стол, и нам пришлось сделать паузу.

— Насколько я помню беднягу Бартона, — задумчиво произнес Петри, когда официант удалился, — он вечно окружал себя тучами самых странных типов в качестве прислуги. В вашем лагере тоже наблюдалось что-нибудь подобное?

— Ни в коей мере, — уверил я его. — Нас было совсем мало. Сам сэр Лайонел, я. Али Махмуд — десятник, Форестер — химик (о нем я уже упоминал), и племянница шефа Райма, наш фотограф.

Назвав Райму, я искренне надеялся, что голос мой не дрогнет, однако Петри уставился на меня очень пристально.

— Племянница? — переспросил он. — Странные занятия выбирают для себя женщины в наши дни.

— Да, — коротко кивнул я.

Доктор принялся неохотно ковыряться в принесенной официантом рыбе. Нетрудно было заметить, что его аппетит оставлял желать лучшего, как и то, что беспокойство его, напротив, с каждой минутой возрастало.

— Вы не знакомы с суперинтендантом Веймаутом? — внезапно поинтересовался он.

— Встречал его несколько раз в клубе, — ответил я. — Кстати. Форестер знаком с ним очень хорошо.

— Я тоже, — со странной улыбкой обронил Петри. — И весь день пытался с ним связаться. — С минуту он помолчал, потом задумчиво проговорил: — Здесь должны быть какие-то связи. Каждый из вас, конечно же, имел друзей, навещавших его в лагере?

Его вопрос, будто мановение волшебной палочки, немедленно вызвал в моем воображении картину: фигура, такая стройная, что достойна отдельного описания, высокая, томная… я вновь увидел блестящие, цвета нефрита глаза, чувственные губы и тонкие изнеженные руки, словно выточенные из слоновой кости… Мадам Ингомар.

— Могу вспомнить только одну… — начал я, но нас прервали.

Поезд замедлил ход, подходя к Васти, и, перекрывая обычный шум арабской станции, до меня донесся отчетливый крик:

— Доктор Петри! Послание для доктора Петри!

Он тоже услышал. Нож и вилка со звоном упали на тарелку, и я увидел, как внезапный ужас исказил его черты.

Петри вскочил из-за стола, но в ту же секунду высокая фигура в летной форме ворвалась в вагон-ресторан.

— Хантер! — воскликнул доктор. — Хантер!

Я тоже поднялся, пребывая в состоянии крайнего замешательства.

— Что это значит? — спросил Петри. Потом повернулся ко мне: — Позвольте вам представить капитана Джеймсона Хантера из Британской авиакомпании. А это мистер Шан Гревилль, — снова обратился он к летчику. — Теперь скажите, Хантер, что случилось? Что вас сюда привело?

— Что привело? — Пилот усмехнулся с явным удовольствием. — Что же еще, как не стремление вытащить вас из Васти? Ради этого я сломя голову мчался сюда аж из Гелиополиса. Ну-ка, быстренько! Вы должны покинуть поезд ровно через две минуты!

— Но мы только сели обедать…

— Я тут ни при чем. Это все проделки суперинтенданта Веймаута. Он ждет вас возле самолета.

— Куда мы летим? — прервал я его.

— Да все туда же, — с прежним наслаждением усмехнулся летчик. — Только я вас подкину в один момент и приземлюсь не дальше пятисот ярдов от лагеря. Ну, где ваше купе? Вам еще нужно сбегать за вещами. А то оставьте их в поезде — не так уж это важно.

— Важно, — уверил я его и повернулся к Петри. — Я возьму вашу сумку и улажу все с проводником. Встретимся на платформе.

И, не обращая внимания на изумление пассажиров, я ринулся из ресторана. Ворвавшись в купе, я чуть не сбил проводника, стелившего постель. Сгреб сумку доктора Петри, пиджаки, шляпы и оба наших небольших чемодана. Швырнул какие-то монеты в ладонь совершенно ошеломленного проводника и рванул к выходу.

Сумку доктора мне удалось спустить на платформу осторожно. Остальной багаж пришлось швырять куда более бесцеремонно — поезд уже тронулся. Я спрыгнул со ступеньки и посмотрел вдоль платформы.

Далеко впереди, у вагона-ресторана, я увидел Петри и Джеймсона Хантера, занятых, судя по всему, жаркой перебранкой с начальником станции. Изо всех окон набиравшего скорость Луксорского экспресса торчали головы пассажиров, с удовольствием взиравших на эту картину.

И вдруг, стоя посреди разбросанного в живописном беспорядке багажа, я застыл, увидев злобное желтое лицо, выглянувшее из окна того самого вагона, который я только что покинул.

Шпион был в поезде!

В чувство меня привело прикосновение чьей-то руки. Я обернулся. Рядом стоял человек в форме летного механика.

— Это ваш багаж, мистер Гревилль? — спросил он. Я кивнул.

— Похоже, вам удалось избежать серьезной опасности, сэр, — заметил он, принимаясь собирать вещи. — Думаю, с этим я справлюсь. Капитан Хантер покажет вам дорогу.

— Осторожнее с черной сумкой! — вскрикнул я. — Держите ее ровно и, ради Бога, не трясите.

— Хорошо, сэр.

Без шляпы, толком не пообедав и так и не успев выспаться, я торчал посреди платформы, пока ко мне не присоединились Джеймсон Хантер, доктор Петри и начальник станции.

— Ну вот, все и уладилось, — сказал Хантер, все еще весело усмехаясь. — А то начальник станции совсем было расстроился. Пришлось слегка задержать поезд, а бедняга оказался слишком впечатлительным. Думаю, из-за того, что насмотрелся американских фильмов. Ну, теперь пошли!

Однако у начальника станции, как выяснилось, все еще было свое мнение по поводу наших намерений. Его уже окружила целая толпа подчиненных, вовсю комментирующих гневные распоряжения своего повелителя. Не без труда разобравшись в их трескотне, я сообразил, что теперь от нас требуют предъявить билеты. Мы это сделали и принялись проталкиваться через толпу, надеясь, что больше препятствий не предвидится.

Внезапно голоса стихли.

Удивленно оглядевшись, я увидел, что к нам направляется здоровенный детина в голубом костюме и мягкой шляпе, из-под которой выбивались седые кудри, блестевшие серебром в свете луны. Больше всего он походил на лондонского полицейского в штатском.

— Веймаут! — вскричал Петри. — Поразительно! Что это значит?

Мне доводилось один-два раза встречать в клубе этого большого, добродушного служителя порядка, всегда окруженного ореолом таинственности. Впрочем, на сей раз он выглядел менее добродушным, чем обычно. Его появление могло бы послужить великолепной рекламой умению британцев наводить порядок в колониях. Начальник станции и его многочисленные подчиненные мгновенно увяли в присутствии человека, бывшего одно время старшим инспектором департамента криминальных расследований, а ныне занимавшего должность начальника детективной службы Каира.

Веймаут кивнул мне. Бодрый огонек светился в его голубых глазах.

— Я, признаться, пока не задумывался над тем, что это значит, — ответил он доктору. — Все, что я знаю, это то, о чем рассказала мне ваша жена.

— Крик во дворе?

— Да. И телеграмма, ожидавшая меня, когда я вернулся.

— Телеграмма? — удивился Петри. — Это вы ее послали, Гревилль?

— Нет. Вы хотите сказать, суперинтендант, что получили телеграмму из Луксора?