Репортер испытал мимолетное чувство грусти. Было похоже на то, будто ему улыбнулась привычною улыбкою привета красавица, и в ряду ее жемчужных зубов он увидел щербину: выпал или сломался передний зуб, — это знак дряхлости. И пленительная, грозная вчера, улыбка гор вышла сегодня жалкой: в хищной пасти гор не хватало главного клыка — Мус-Даг-Ата…
Бэрд Ли спросил Никона Стар:
— Чем покрыта земля и сколько времени я был без чувств?
— Вас подняли на ковер ксантофлора восемь часов назад… Как раз во время, потому что вы и Янти лежали на стенке наклонной плоскости, а ксантофлор уж оплетал ее с боков, еще несколько минут, — и мы бы не могли вас спасти…
— Ксантофлор!… Что это такое?…
— Это одна из наших культурных водорослей. Мы сегодня ее впервые применили для удержания воды из-за прорванной плотины… Только это и спасло страну от наводнения.
— Понимаю. Я видел, что пылесеи выбрасывают тучи зеленой пыли над самым потоком, хлынувшим из-под плотины… Это были семена ксантофлора?…
— Не семена, а споры. Ксантофлор — бесцветковое растение, и только потому оно так быстро размножается и растет, впитывая воду, подобно губке. Теперь вся степь предгорий покрыта его слоем толщиною в несколько метров, — почти три четверти воды из горного провала задержано ксантофлором…
— Что же вы сделаете с этой губкой, вы ее будете выжимать?
— О, нет. Уподобление не совсем точно. Ксантофлор поглощает воду для постройки своих ветвей. Когда он начнет высыхать (в нем более 90% воды), его ветви и нити обратятся в пыль, и она покроет землю слоем едва в десять сантиметров толщиною…
— Значит, я лежал на ковре из ксантофлора?
— Не правда ли, он очень пушист и упруг?
— Да. Какие новости из Европы и Америки?
— Не могу вас порадовать. К сожалению…
— Англия об'явила вам войну?… Наконец…
— Пока нет. Но произошли события более важные. Произведенный нами обвал на Памирах — крыше мира — потряс самые отдаленные столпы вселенной.
— Надеюсь, это только фигуральное выражение: вы, сударь, говорите, я полагаю, что казавшееся невероятным исполнение вашего проекта потрясло весь мир…
— О, нет, я как и все мы, строгий реалист и материалист и говорю не о моральном, даже не о социально-политическом, а о чисто физическом сотрясении, какое испытал от обвала одной из величайших горных вершин Старый Мир.
— Произошло землетрясение?…
— Да.
— В Европе?
— И в Америке и в Японии. Обрушился купол святого Петра в Риме. Разрушено Вестминстерское аббатство. Нотр-Дам в Париже — груда кирпича. Небоскребы Нью-Йорка — горы мусора в дыму и пламени…
Бэрд Ли вскрикнул и хотел подняться с койки. Никон Стар удержал его, положив руку ему на грудь.
— Не забывайте, что мы летим на санитарном аэроплане, а он не очень устойчив в полете, — сказал биотехник.
— Да, сто миллиардов вам в рот чертей и пять ведьм на закуску. И небоскреб «Юнайтед Пресс», он погиб тоже?…
— Вероятно.
Бэрд Ли застонал:
— О-о! Восемь долларов за слово! Двадцать долларов за слово!…
— Да, — ответил Никон Стар, — гонорар ваш пропал. Телеграммы говорят, что в доме газетного треста в Нью-Йорке погибло около трех тысяч журналистов. Простите меня, я жалею, что погибли люди, но я не очень опечален гибелью ваших братьев по перу…
— Вы варвары! — воскликнул горячо Бэрд Ли, хватаясь за свою разбитую голову, — цивилизация гибнет! Нотр-Дам. Вестминстер. Создание Микель Анджело — купол святого Петра…
Никон Стар поправил на носилках голову обессилевшего от волнения американца и ответил спокойно:
— Да. Гибнет. Рушится все, что бросает тень, что заслоняет от человечества солнечный свет.
Несколько успокоясь, Бэрд Ли спросил с притворным сочувствием:
— Вероятно, от землетрясения есть несчастья и здесь…
— Да, кое-какие, — небрежно ответил Никон Стар, — они исправляются и завтра будут готовы. Ведь мы не строили горделивых башен и рекордных перекрытий, рассчитанных на предельные нагрузки Мы зальем трещины цементом или утрамбуем их глинкой, — вот и все. Людей погибло немного, — вода успела залить лишь несколько луговых полигонов.
Он обратился к летчику и приказал ему спуститься.
— Вы встретите в клинике вашего старого знакомого, доктора Гафтера. Он вас быстро поставит на ноги.
Санитарный аэроплан мягко присел на лужайке в парке клинического городка. Никон Стар сдал американца на попечение профессора Гафтера.
— Ага, мой молодой друг! Вам везет в нашей стране, — весело приветствовал Бэрда Ли профессор клиники Чинграу, — вам везет, я говорю. Не прошло и месяца, а вам представляется второй случай, — и во второй раз, я надеюсь, вы столь же блистательно убедитесь… Спокойствие, спокойствие… Это экран, — я хочу просветить вашу голову… Ха-ха, — просветить, то-есть я ее просвечиваю, а не просвещаю. Вы понимаете. Ого. Перелом основания черепа. Гм. Надеюсь, что вы убедитесь в успехах нашей медицины. Нашей хирургии, я хотел сказать…
Профессор не столько говорил, сколько делал, осматривая Бэрда Ли, просвечивая его голову.
— Вы сами можете видеть на экране свой череп, — говорил он американцу. — У вас крепкий череп… Впрочем, у всех американцев, насколько я знаю, крепкие и толстые черепа. К счастью или к сожалению, не знаю. От такого удара любая голова разлетелась бы вдребезги, — у вас же не помято даже темечко, и только вот эта трещина в основании черепа… Гм. Я не теряю надежды, что вы еще раз убедитесь в величии нашей хирургии… Он теряет сознание. Прекрасно. Положите его на операционный стол. Вспрысните в шею анестезирующий препарат. Нет, не то, вспрысните раствор «либерана N 707». Так. Теперь мы снимаем черепную крышку… О, какой мозг!
Вот так… Теперь закройте крышкой голову. Прекрасно. Все швы сошлись. Перевязку. Воды. Воды, говорю вам. Дайте ему вздохнуть оксигеном… Что? Пульс? Прекрасно. Он приходит в сознание. Перенесите его на постель. Пульс. Так. Он открыл глаза… Друг мой, вам придется до вечера сохранить полный покой… А вечером…
— Можно мне видеть Янти?…
— О, да. Вечером. Вечером вы ее увидите в Дворце Земли. Там сегодня будут показывать на трехмерном фотофоно-зкране прелюбопытные вещицы. В вашей Америке все вверх дном.
— В моей Америке. Почему же она моя? — Бэрд Ли, лежа на койке, пожал плечами.
— О, разумеется, — воскликнул профессор Гафтер, — она столько же моя теперь, как и ваша. То-есть — ничья.
Мир, сударь, потрясен нами в самых основаниях своих… До приятного свидания. Развлекайтесь. Если угодно, включите радио: весь мир сейчас кричит о том, что рушатся, так сказать, основы мировой, ха-ха, культуры.
— Ну, — сердито проворчал Бэрд Ли, — мы эти штучки знаем, кричат о мировой культуре, а разумеют собственные несгораемые шкафы…
— Именно так. До приятного свидания.
Профессор Гафтер оставил Бэрда Ли на койке в саду. Над Бэрдом Ли шелестели шелковистые листья клена; сквозь них порой пробрызгивало золотом солнце. По веткам клена прыгал черный дрозд и задорно насвистывал веселую песню. Бэрду Ли стоило протянуть руку и дернуть за шнурок, чтобы тотчас разверзлась черная пасть подвешенного к стволу клена громкоговорителя. Но Бэрд Ли медлил. От пережитых потрясений он смертельно устал.
Бэрд Ли не знал, что сделал хирург клиники Чинграу с его головой, ибо это врачебная тайна, а поданное ему профессором Гафтером перед уходом питье наполняло все существо бывшего американца приятной истомой сладостного покоя. И черная пасть с затейливой маркой радиографного агентства — «Всему свету», готовая изринуть поток новостей, застыла, раскрыв рот, в изумлении от необ'яснимого равнодушия: Бэрд Ли от нее отвернулся.
Бывший американец, лежа на койке, подставлял свое лицо поцелуям то прохладным — ласкового ветерка, то горячим — солнца. Черный дрозд скакал по веткам и свистал неутомимо.
II. За черною чертою.
Самонадеянное и самодовольное мнение профессора Гафтера о могуществе хирургии и о крепости черепа Ли оправдалось, но не так скоро. К вечеру Бэрд Ли еще был очень слаб и не мог самостоятельно двигаться. О том, чтобы ему пойти вечером в Дворец Земли нечего было думать. Дежурный врач утешил бывшего американца, если только это было утешением, что и Янти еще не оправилась от ушибов, полученных ею при разрушении плотины горного завала. Только на следующий вечер Янти явилась в отделение клиники, где лежал Бэрд Ли. Она пришла с Никоном Стар, и Бэрд Ли поймал себя на неприязненном к нему чувстве.
