Но встречи с директорами и со сборщиками подписей были назначены на вторую половину дня, а с утра Пантов должен был нанести визит вежливости главе местной администрации, побывать в отделении внутренних дел, а во время обеда встретиться с пикетчиками и выпить с ними по сто граммов «фронтовых».

Главы марфинской администрации на месте не оказалось и он, чтобы не терять времени даром, направился в отделение милиции, отлично помня основное требование Алистратова. Имиджмейкер настаивал, чтобы в ходе поездок Пантов обязательно интересовался работой правоохранительных органов. Яростное отношение депутата к преступности и нарушителям законопорядка всегда импонировало избирателям.

Поднимаясь по подгнившим и прохудившимся ступенькам в бревенчатый двухэтажный барак, где располагалось отделение внутренних дел, Пантов поймал себя на мысли, что даже став депутатом, не перестал испытывать некоторого дискомфорта, когда ему приходилось встречаться с работниками милиции. Скорее всего этот факт можно отнести к издержкам давнего, но отнюдь не забытого прошлого. Ведь по молодости лет ему не раз приходилось давать показания, как в качестве свидетеля, так и подозреваемого. А потом и ощутить все прелести жизни в тюремной камере. А когда он освободился, следователи и оперативники, в которых он видел своих непримиримых врагов, в первую очередь стали приглашать на разговор «по душам» именно Мишу Пантова. Конечно, если в районе дело пахло контрабандой. Так что с младых лет Пантов приучил держать себя с работниками милиции осторожно и на почтительном расстоянии, каждый раз ожидая от них какого-нибудь каверзного или разоблачительного вопроса.

Но начальник отделения в погонах майора, совершенно не догадываясь, что пред ним находится бывший зэк, встретил его радушно, усадил на свое место за письменным столом и, предложив чаю, от которого Пантов отказался, подсунул заблаговременно подготовленную справку о правонарушениях.

В разделе «Убийства» какие-либо показатели отсутствовали. Насиловать тоже никто никого не собирался. Зато в графах «Грабежи и кражи» и «Нарушение общественного порядка» были проставлены внушительные цифры.

— Дерутся? — улыбнулся Пантов.

— Случается по пьяному делу. — Ответил начальник отделения и почему-то покраснел.

— На бытовой почве? — задал конкретизирующий вопрос депутат.

— Больше на политической.

— Вот как?

Майор опустил голову и потрогал мочку уха.

— Все Марфино нынче напоминает период гражданской войны. Одни за белых, другие за красных. Случается, что даже в семьях близкие родственники стоят по разные стороны баррикад. Одним нравитесь вы, другие поддерживают вашего противника — господина Сердюкова. Пока трезвые — только хмурятся да лениво переругиваются. А по пьяной лавочке в ход идут кулаки.

— А зачинщики кто? Мои избиратели или сердюковцы?

— В вытрезвителе только ваши. Вот мне и хотелось вас попросить, Михаил Петрович, чтобы вы поговорили со своими почитателями по душам. Ведь синяки и зуботычины — не главный метод решения избирательного вопроса.

— Конечно, конечно, — согласился Пантов, понимая, что майор перекладывает всю вину за пьянство и дебоширство в городке на его плечи. Ему захотелось отомстить за намек и он с хитрым прищуром вождя мировой революции, как бы невзначай поинтересовался, — А вы сами-то за кого будете?

Начальник отделения опешил и несколько секунд пристально смотрел в глаза Пантова, словно призывая на помощь свой милицейский опыт и стараясь угадать, шутит ли депутат или спрашивает вполне серьезно. Наконец он улыбнулся и постарался уйти от конкретного вопроса.

— Я за порядок и полный интернационал, Михаил Петрович.

— Ладно, с драчунами и пьяницами разберемся, — уже совсем сухо пообещал Пантов, — Выборы пройдут и драк не станет. А вот сможете ли вы уменьшить количество краж и грабежей, этот вопрос для меня важнее.

— Да какие там грабежи и кражи! Можно было вообще не указывать эти цифры. Народ так обнищал, что и красть-то нечего друг у друга. Продавцы в промтоварном магазине жаловались мне как-то, что за последний квартал не продали ни одного телевизора, ни одной стиральной машинки. А когда-то эти товары пользовались широким спросом.

— А что же тогда воруют?

— В основном картофель да кукурузу с совхозных полей. — Махнул рукой в сторону предполагаемых угодий начальник отделения, — Правда, был недавно один случай грабежа. Двое лихих людей забрались к дом к бабке Агрофене, попугали её ножом, сняли со стены икону, да медный самовар прихватили.

— Раскрыли преступление? — без особого интереса спросил Пантов.

— Нет, к сожалению. Видать, преступники залетными людьми оказались, но действовали по чьей-то наводке. В Марфино почти в каждом доме иконки имеются, но они грабителей не заинтересовали. А забрались к Агрофене, у которой был довольно-таки старинный образ, который перешел к ней по наследству ещё от прабабки.

Пантов, как показалось милиционеру, неожиданно оживился.

— Чей образ?

— Она упоминала какую-то Матерь Божию.

— А вы сами-то икону видели?

— Я, Михаил Петрович, в этом деле полный профан. Сам не верующий и иконы меня не интересовали. А вы, я так понимаю, разбираетесь в иконной живописи?

Пантов небрежно бросил взгляд на майора. Ему даже показалось, что этот сыщик что-то знает о его былом прошлом. По крайней мере, Пантов решил не изображать из себя такого же профана с головой для того, чтобы носить фуражку, понимая, что если даже милиционер и слышал карем уха о его давних увлечениях, то было бы неразумно отрицать свои познания в антикварном деле.

— Когда-то увлекался с большим интересом, — как бы нехотя ответил он на вопрос майора и добавил, — Если удастся разыскать икону, могу оказать услуги консультанта. Я ведь так понимаю: чем древнее икона, тем больший срок получат преступники за её похищение…

— Конечно, — согласно кивнул начальник отделения, — Произведение искусства, национальное достояние. Пусть даже в частной коллекции. Да ещё грабеж с применением оружия. По полной программе получат. И грабители и наводчики.

— Ну, все, — встав с кресла, подвел итог Пантов, — Надо ещё пикетчиков навестить.

Милиционер взял фуражку со стола.

— Я с вами, Михаил Петрович, мало ли что?

— У вас что, других дел мало? Тем более, я своих избирателей не боюсь, — стараясь показать свою смелость и бесстрашие, отозвался на предложение Пантов.

— Всякое случается, — как бы самому себе ответил майор и направился к выходу.

Забастовочный лагерь, стихийно переместившийся из областного центра на центральную площадь Марфино, напоминал индейское стойбище. Несмотря на жару, в центре площади горел костер, к которому то и дело подходили распаренные люди в одних плавках и подкладывали бытовой мусор. В огонь летели полиэтиленовые бутылки, ботва от моркови и редиса, какое-то грязное тряпье. Но как ни старались пикетчики поддерживать около своих «вигвамов» и под которыми они прятались от дождя, чистоту, все-таки площадь была усеяна всяким хламом. На асфальте и на газонах валялись бутылочные осколки, разбитые вдребезги защитные каски, куски марли и бинтов, бумаги и картона, обрывки игральных карт, очистки от печеной картошки.

Одна группа пикетчиков, производившая впечатление умиротворенности, размещалась в самом центре. Люди вяло переговаривались между собой. Исцарапанные от частого стука об асфальт и наполненные водой каски лежали рядом. Некоторые пикетчики мочили в воде куски тряпья и прикладывали к голове. По их опухшим лицам Пантов понял, что это и есть его избиратели, которые, как успел ему подсказать сопровождающий майор, накануне перебрали лишнего и теперь сидели в ожидании новых подарков в пол-литровых бутылках.

Еще десятка три человек стояли в стороне и о чем-то живо дискутировали. По их свежим масляным пятнах на робах, можно было угадать, что они совсем недавно покинули рабочие места и пришли на площадь.

— Это сердюковцы, — кивнул в их сторону начальник отделения.