Мне в жизни крупно пофартило

найти свою нору и кочку,

и я не трусь в толпе актива,

а выживаю в одиночку.

У Бога сладкой жизни не просил

ни разу я, и первой из забот

была всегда попытка в меру сил

добавить перец-соль в любой компот.

Владеющие очень непростой

сноровкой в понимании округи,

евреи даже вечной мерзлотой

умеют торговать на жарком юге.

Увы, стихи мои и проза,

плоды раздумий и волнений —

лишь некий вид и сорт навоза

для духа новых поколений.

Я всегда на сочувствия праздные

отвечаю: мы судеб игралище,

не влагайте персты в мои язвы,

ибо язвы мои – не влагалище.

Плетясь по трясине семейного долга

и в каше варясь бытовой,

жена у еврея болеет так долго,

что стать успевает вдовой.

Кошмарным сном я был разбужен,

у бытия тряслась основа:

жена готовила нам ужин,

а в доме не было спиртного.

Когда мне о престижной шепчут встрече

с лицом, известным всюду и везде,

то я досадно занят в этот вечер,

хотя ещё не знаю, чем и где.

Порою я впадаю в бедность,

что вредно духу моему;

Творец оплачивает вредность,

но как – известно лишь Ему.

Наше стадо поневоле

(ибо яростно и молодо)

так вытаптывает поле,

что на нём умрёт от голода.

Пришла прекрасная пора

явиться мудрости примером,

и стало мыслей до хера,

поскольку бросил мыслить хером.

Таланту чтобы дать рапространённость,

Творец наш поступил, как искуситель,

поэтому чем выше одарённость,

тем более еблив её носитель.

Я часто многих злю вокруг,

живя меж них не в общем стиле;

наверно, мне публичный пук

намного легче бы простили.

Глазея пристально и праздно,

я очень странствовать люблю,

но вижу мир ясней гораздо,

когда я в комнате дремлю.

По чувству, что долгом повязан,

я понял, что я уже стар,

и смерти я платой обязан

за жизни непрошеный дар.

Пора уже налить под разговор,

селёдку покромсавши на куски,

а после грянет песню хриплый хор,

и грусть моя удавится с тоски.

Пишу я вздор и ахинею,

херню и чушь ума отпетого,

но что поделаешь – имею

я удовольствие от этого.

Меж земной двуногой живности

всюду, где ни посмотри,

нас еврейский ген активности

в жопу колет изнутри.

Дикая игра воображения

попусту кипит порой во мне —

бурная, как семяизвержение

дряхлого отшельника во сне.

Жить беззаботно и оплошно —

как раз и значит жить роскошно.

Я к потрясению основ

причастен в качестве придурка:

от безоглядно вольных слов

с основ слетает штукатурка.

Мне не интересно, что случится

в будущем, туманном и молчащем;

будущее светит и лучится

тем, кому херово в настоящем.

Когда текла игра без правил

и липкий страх по ветру стлался,

то уважать тогда заставил

я сам себя – и жив остался.

Я ценю по самой высшей категории

философию народного нутра,

но не стал бы относить к ветрам истории

испускаемые обществом ветра.

Трагедия пряма и неуклончива,

однако, до поры таясь во мраке,

она всегда невнятно и настойчиво

являет нам какие-нибудь знаки.

Я жизнь мою листаю с умилением

и счастлив, как клинический дебил:

весь век я то с азартом, то с томлением

кого-нибудь и что-нибудь любил.

Блаженны нищие ленивцы,

они живут в самих себе,

пока несчастные счастливцы

елозят задом по судьбе.