Мами, не надо, закричала его сестра, не надо!
Мать швырнула его на пол. Дале ун гайета-со, врежь ей как следует, посоветовала она, тяжело дыша, и вот увидишь, эта маленькая шлюшка тебя сразу зауважает.
Будь он другим дурачком, он бы задумался насчет «врезать». Да и рос он не совсем без отца, так что было кому показать пацану маскулинные приемы; просто в Оскаре напрочь отсутствовали воинственные наклонности. (В отличие от сестры; та дралась с мальчишками и отбивалась от целых стай черных девчонок, ненавидевших ее за тонкий нос и почти прямые волосы.) Боевой дух Оскара стремился к нулевой величине; даже Ольга, руки-спички, могла его пристукнуть, когда он, по ее мнению, говорил глупости. Так что агрессию и запугивание он отмел сразу и погрузился в размышления. Впрочем, думал он недолго. В конце концов, Марица была красивой, Ольга – нет; от Ольги порою воняло уборной, чего не скажешь о Марице. Марицу пускали в их дом, Ольга была не вхожа. (Пуэрториканка здесь, у нас? – фыркала мать. – Хамас! Никогда!) Логика лоха «да/нет», насекомые мыслят примерно по той же схеме. С Ольгой он порвал на следующий же день на игровой площадке, под наблюдением Марицы, и как же Ольга плакала! В обносках с чужого плеча, ботинках на четыре размера больше, чем надо, ее трясло, как ветошь на ветру! Сопли ручьями текли у нее из носа, и вообще!
Позже, когда и он, и Ольга превратились в непомерно толстых фриков, Оскара нет-нет да пронзало чувство вины: стоило ему завидеть Ольгу на улице – вот она шлепает вперевалку по тротуару или тупо смотрит прямо перед собой, дожидаясь автобуса, – он спешил проскочить мимо. До какой степени, спрашивал он себя, его тогдашняя «реальная крутость» поспособствовала нынешней тормознутости этой девушки. (Помнится, порывая с ней, он ничего не ощущал; даже слезы Ольги его не тронули. Что ты как маленькая, сказал он.)
Чувствительность, однако, вернулась в полном объеме, когда Марица бросила его. Как же ему было больно! Спустя всего неделю после того, как он послал Ольгу к чертям собачьим, Оскар, прихватив свою любимую коробку для завтраков, разукрашенную сценками из «Планеты обезьян», отправился на автобусную остановку, где обнаружил Марицу в компании этого урода Нельсона Пардо; они держались за руки. С Нельсоном Пардо, с виду вылитым неандертальцем Чака из «Земли проклятых»! С Нельсоном Пардо, полным кретином, воображавшим, будто луна – лишь пятно, по рассеянности не стертое Создателем. (И уж он-то до нее доберется и эту оплошность исправит, уверял Нельсон одноклассников.) С Нельсоном Пардо, освоившим искусство вламываться в чужие дома еще до того, как вступил в ряды морских пехотинцев и потерял восемь пальцев на ногах в Первой войне в Заливе. Сперва Оскар решил, что ему померещилось: солнце било в глаза, и в придачу он не выспался. Он стоял рядом с ними, любуясь своей коробкой для завтраков, – демонический доктор Зейус выглядел как живой. Но Марица ему даже не улыбнулась! Она его словно не замечала. Мы обязательно поженимся, говорила она Нельсону, и тот скалился как дебил, поглядывая в ту сторону, откуда должен был прийти автобус. От обиды Оскар не мог рта раскрыть; он сел на бордюр, в груди у него набухало нечто огромное и настолько страшное, что он вдруг, сам того не желая, расплакался. На остановку подоспела его сестра Лола, спросила, в чем дело; он лишь помотал головой в ответ. Гляньте на этого пидарасика, хихикнул кто-то. А кто-то другой пнул его любимую коробку для завтраков, поцарапав лицо генералу Урко. Когда он вошел в автобус, все еще в слезах, шофер, бывший наркоман, гордившийся тем, что излечился от пристрастия к ангельской пыли, бросил ему: блин, что ты как маленький, ей-богу.
Так как же тот разрыв подействовал на Ольгу? Хотя на самом деле он спрашивал о другом: как тот разрыв подействовал на него самого?
Оскару казалось, что с того момента, как Марица бросила его, – Шазам! – жизнь его покатилась под откос. Он начал толстеть, и за несколько лет его разнесло. Подростком ему пришлось особенно туго: лицо, напоминавшее яичницу, более не находили «миленьким», прыщей, проросших сквозь кожу, он стеснялся до судорог, а его увлечение НФ – великим жанром! – о котором прежде никто дурного слова не говорил, вдруг превратилось в синоним лузерства с большой буквы «Л». Завести друзей не получалось, хоть тресни; он был слишком женоподобным, слишком застенчивым и (если верить соседским ребятам) слишком странненьким (любил вставлять в разговор умные слова, заученные накануне). К девочкам он больше не приближался, поскольку в лучшем случае они его игнорировали, а в худшем визжали, обзывая жирной гадиной, гордо аскеросо. Танец перрито канул в вечность, и он не помнил, когда подруги матери в последний раз называли его «мужичком». И после Марицы он долго, очень долго никого не целовал. Будто все, чем он мог привлечь девчонок, сгинуло за одну гребаную неделю.
Не сказать, чтобы его «девушкам» больше повезло в жизни. Сдается, карма безлюбости, поразившая Оскара, накрыла и их тоже. В седьмом классе Ольга, преобразившаяся в огромное и страшное существо (наверняка тут не обошлось без генов тролля), начала пить, хлебая ром прямо из горла; из школы ее в итоге забрали, потому что она повадилась выходить на середину комнаты, где ребята после уроков делали домашнее задание, и орать что было мочи: СУКИ! Даже ее грудь, когда она наконец пробилась, пугала своей обвислостью. Однажды в автобусе Ольга обозвала Оскара «обжорой ненасытным», и он чуть было не ответил, мол, на себя посмотри, пуэрка, но побоялся, что «свинью» она ему не спустит и оттопчется на нем всласть. Его рейтинг прикольности, и без того низкий, не выдержал бы публичного позора, обрушившись до уровня ребят с врожденными недугами или Джо Локоротундо, известного привычкой мастурбировать на людях.
А что же прелестная Марица Чакон, гипотенуза нашего треугольника? Как складывалась ее жизнь? Прежде чем кто-либо успел произнести «о всемогущая Изида», Марица превратилась в самую неотразимую гуапу, красотку, в их городе Патерсоне, штат Нью-Джерси, пополнив штат королев Нью-Перу. Поскольку они оставались соседями, Оскар часто ее видел: ни дать ни взять Мэри Джейн, подруга Человека-паука, из латиноамериканского гетто; волосы черные и сверкающие, словно грозовая туча, и, возможно, даже более волнистые, чем у его сестры, что перуанкам в принципе не свойственно (в ту пору Оскар еще не слыхал об афроперуанках и городе под названием Чинча); фигура настолько умопомрачительная, что старики, глядя на нее, забывали о своих болячках, – и уже с шестого класса Марица встречалась с мужчинами вдвое, втрое старше нее. (Ни в чем другом – спорте, учебе, работе – она особо не преуспевала, но с мужчинами разобралась мигом.) Означает ли это, что она избежала проклятья – что она была счастливее Оскара или Ольги? Вряд ли. По наблюдениям Оскара, Марица принадлежала к тем девушкам, которые обожают, когда бойфренды их лупят. С ней это происходило постоянно. Если парень ударит меня, надменно комментировала Лола, я вцеплюсь ему в рожу зубами.
Вот вам Марица: целуется взасос на крыльце своего дома; садится или выходит из машины какого-нибудь отморозка; падает от удара на тротуар. Страстные поцелуи, посадку и высадку, толчки и удары Оскар наблюдал всю свою безрадостную и лишенную секса юность. А куда ему было деваться? Окно его комнаты выходило прямо на фасад дома Марицы, и, рисуя персонажей из «Пещер драконов» или читая последнего Стивена Кинга, он волей-неволей подглядывал за ней. И за все эти годы ничего не изменилось, если не считать моделей автомобилей, размеров попки Марицы и музыки, несущейся из машины. Сначала фристайл, затем хип-хоп разлива «Илл Уилл Рекордс» и под конец – правда, очень недолго – сальса Эктора Лаво.
Почти каждый день Оскар бросал Марице «привет», притворяясь раскованным, довольным жизнью, и она отвечала «привет», равнодушно отвечала – но все лучше, чем ничего. Он не воображал, будто она помнит их поцелуи, но сам, конечно, забыть не мог.
