— Нет сомнений, что все пойдет отлично, друзья мои, — проговорил он, — но разве только при моей деятельной помощи. Не скрывайтесь, я удобен для тайны, и необычайно искусен на разные проделки. Положение мое под неприятельским лагерем делает союз со мною неоценимым. Я независим и никого не боюсь. Лошади у меня отличные, оружие на всякий случай превосходное, одним словом, вы должны меня уважить, ибо стратегический узел позиции в моих руках.

— Тсс! — сказал барон. — Здесь не место заключать договор. Разойдемся, потому что, кажется, кто-то идет сюда.

Действительно, кто-то шел, весьма неудобный в данную минуту. По изысканному утреннему туалету и стеклышку в глазу Богунь узнал пана Рожера Скальского, который явился с визитом, ибо кто же не приезжал в Божью Вольку?!

Барон скорее почувствовал, нежели догадался, что приезд этот был не без цели, и начал громко сравнивать пейзаж с галицийскими местностями.

— Леса у нас встречаются очень красивые, — сказал он, — в особенности изобильна ими восточная Галиция, а наших Карпатов нет у вас, господа. Вот в Карпатах так настоящая охота!

Скальский подходил. Богунь протянул ему руку. Валек скользнул стороной.

— А, милейший Рожер! Откуда? Каким образом завернул в Божью Вольку такой редкий гость?

Скальский поздоровался.

— А, и барон здесь! — воскликнул он. — Ты спрашиваешь, как я попал сюда? Осматривал имение Папротин, которое мой отец покупает или уже почти купил. Ехал мимо и подумал: заверну посмотреть, что поделывает Богунь.

— Жиреет, — отвечал, засмеявшись, хозяин, — дурной признак. Жиреть и плешиветь — это две самые грустные крайности для молодого человека, который не захлопнул еще за собою двери супружества. А тут, видишь ли, брюхо растет, а волосы нехотя, лысина же увеличивается. Итак, твой папа купил Папротин?

— Почти кончено.

— Гм! Палаццо очень хорош, но почва плоховата.

— Что почва! — прервал пан Рожер. — Одно предубеждение! Посмотрите, какие бывают урожаи в Германии на самой неблагодарной почве! Ведь для чего же существуют и перувианское гуано, и улучшенное хозяйство?

Богунь пожал плечами.

— Я, впрочем, в этом и небольшой знаток, — сказал он, — мне главное, не голоден ли ты и не хочешь ли чего-нибудь?

— Что-нибудь, пожалуй, — молвил пан Рожер и обратился к барону. — Наша сторона должна вам понравиться, — сказал он, — соседство приятное, многолюдное, отличное общество? (Барон утвердительно кивнул головою.) Я не удивляюсь, что вы завернули сюда из Галиции, потому что трудно где бы то ни было найти такой же милый, интересный уголок, как наш.

Барон молчал. Его сердило это шпионство, он угадывал в Скальском врага, но приходилось выказывать совершенное равнодушие, тем более что пан Рожер выболтал ему свои намерения, а сам он решил не высказываться.

Не ускользнуло от Скальского и то, что Лузинский разговаривал с хозяином и бароном дружески, а при виде его скрылся.

Отношения между Лузинским и паном Рожером были более нежели холодны и даже тайно неприязненны. Валек терпеть не мог "аптекарчука", Скальский с презрением смотрел на подкидыша, как он называл его.

— Этот Богунь, — шепнул он, — ухитрится всегда подобрать самое разнообразное общество! Мне кажется, я даже видел здесь Лузинского?

— Он мой школьный товарищ, — сказал хозяин, нахмурившись. — Я с ним могу ладить и, ей-богу, Рожер, он и для тебя годится.

— Ну, не сердись! — воскликнул Скальский с притворным смехом. — Но ты согласишься, что не обязан же я любить всех твоих школьных товарищей?

— Чем же провинился перед тобою Лузинский? — просил Богунь.

— Я его почти не знаю, — отозвался презрительно Скальский, — то есть игнорирую. Но это человек не нашего круга.

Богунь бывал иногда очень едок.

— Скажи же мне, пожалуйста, Скальский, что ты называешь нашим кругом? Я, Туровский, из Божьей Вольки, ты, Скальский…

— Из Папротина, — перебил пан Рожер.

— Ну, на этот раз из аптеки, — сказал смело хозяин. — А он, Лузинский, из…

— Черт знает, откуда, — прервал пан Рожер, — потому что какой-то подкидыш…

— Это, может быть, доказывает, что он рожден графиней, княгиней или в этом роде…

— А может быть и нищей.

— Ты, брат, чертовски полез в аристократию с тех пор как продал аптеку, — сказал Богунь, расхохотавшись.

— Что ты мне колешь глаза аптекой? — возразил недовольный Скальский. — Как будто в том, что отец управлял аптекой, есть что-нибудь предосудительное для шляхетства!

— Конечно, нет ничего предосудительного, — сказал Богунь, — но только я не вижу ничего плохого и для Лузинского в том, что его отец не был даже аптекарем.

Скальский тормошил перчатки с досады.

— Право, Богуслав, — ты становишься несносен.

— Да и ты тоже! — отвечал, засмеявшись Богунь, обращая в тривиальную шутку разговор, становившийся резким.

А так как он не любил кислых физиономий у гостей, то начал обнимать Скальского, шутить и наконец задобрил его.

Он оставил его потом на жертву барону и под предлогом какого-то нужного дела вышел из комнаты.

Шагах в десяти за кустами сирени ожидал его Лузинский, кусая себе пальцы.

— Бога ради, Богунь, дай мне пару лошадей в город.

— К чему такая поспешность?

— А что мне здесь делать?

— С бароном…

— Мы уже переговорили, — отвечал Валек, — мне надобно возвращаться. Пожалуйста, дай пару лошадей.

— Дам четверню и прикажу заложить коляску, — сказал Богунь, засмеявшись, — надобно, чтоб ты заранее привыкал ездить в парадном экипаже.

— Эх, перестань, я не люблю шуток! Пару лошадей и бричку.

— А обед?

— Благодарю! Позволь мне уехать.

— Понимаю, сердце твое требует уединения, и не буду препятствовать, притом же знаю, что вы с Скальским недолюбливаете друг друга. Поезжай, когда хочешь.

И он подозвал проходившего парня.

— Стефек! В миг запрячь пару пегих лошадей в нейтычанку! Ты и поедешь, только смотри, не замори лошадок!

Лузинский едва успел собраться и выйти к конюшне, как уже нейтычанка была готова. Он тут же сел в нее, а парень оглянулся и пустился за ворота.

Около полудня Валек подъезжал уже к городской плотине. Выйдя из экипажа и дав кучеру на пиво, он пошел пешком, чтобы не обратить на себя внимания, и направился к гостинице "Розы".

Несмотря на таинственный выезд Лузинского из города, отсутствие его, однако же, не прошло незамеченным. В небольшом городке малейшая сплетня обращает внимание и служит хорошей поживой на голодные зубы.

Более всех была раздосадована этим непонятным отъездом пани Поз, и от этого у нее усилился флюс и дурное расположение духа. Было в характере этой несчастной женщины, что всем людским действиям она приписывала единственный повод и двигатель — любовь и интригу. В ее глазах не избавляли от этих подозрений ни возраст, ни положение, ни супружеский союз, ни даже духовный сан. Едва только замечала в ком-нибудь что-либо необъяснимое, тотчас же заподозревала тайную любовь. Для нее весь мир обращался на этой единственной оси.

Немудрено, что Валек сильно был заподозрен ей в какой-то связи, а так как был в продолжительном отсутствии из гостиницы, то она и не могла простить его. Приняла его очень холодно и почти с таким видом, который как бы говорил, что Лузинскому не мешало бы искать другой квартиры.

Этим расположением хозяйки ловко сумел воспользоваться приказчик пан Игнатий, которому Валек был очень не понутру, и шепнул хозяйке, что комната наверху может понадобиться, а если б Валек был мало-мальски порядочным, то благодетель не выгнал бы его из дому.

Все слуги дали почувствовать Валеку, что хозяйка их на него гневалась, обходились с ним пренебрежительно, а когда он потребовал обедать, то приказчик приказал Ганке прислуживать, но сам не шевельнулся с места.

Валек, однако же, казалось, не слышал, не видел и не понимал, что делалось вокруг.

— С ним что-то делается, — шепнула Ганка, обладавшая проницательным взором, — наверное, ему не повезло. Сидит нахмурившись. Ну, и поделом ему, пусть не ухаживает за девушками.