А вот чего американские «эксперты» не могли предвидеть и так никогда и не поняли, так это природы демократической христианской партии. В 1990 году была опубликована переписка американского посла в Риме Клэр Бут Льюс с Государственным департаментом. В ноябре 1953 года, после выборных игр июня того же года (попытки внедрить избирательный закон, который «подправил» бы пропорциональную систему, введя «премию большинства»: премия не «сработала», не хватило нескольких голосов), посол пишет в своем рапорте: «Господин Шелба сказал мне, что коммунистов всегда можно приструнить в случае необходимости, но момент пока не настал». Такое поведение госпожа посол считает мягким, и в раздражении дает следующую характеристику Шелбе, который известен в истории своим жестким противостоянием ИКП: «Господин Шелба в действительности не испытывает эмоций и не имеет подлинных убеждений относительно коммунистов»[535].
В руководство ИКП внедрялись агенты[536], осуществлялось всякого рода давление, в стороне от которого не остался и Ватикан, объявивший в целях запугивания отлучение (vitanda) для тех, кто голосовал за коммунистов; но христианскую демократию не удалось подтолкнуть к непоправимому шагу. Де Гаспери перестал пользоваться расположением Ватикана; и все же в следующем поколении появились такие лидеры, как Фанфани и Моро[537], предпочитавшие левоцентристскую стратегию; представители ИСП даже были введены в правительство. Все это, не будем забывать, привело впоследствии к попыткам обойтись с «неприрученной» Италией так же, как с Грецией в 1967 году и с Чили в 1973-м. Но это другая история.
Бегло, в общих чертах описывая сложные перипетии становления республиканской Италии, мы рискуем принять слишком прямолинейную точку зрения, не учитывающую оттенки, околичности, смену ролей, победы и поражения, и в основном сконцентрировать внимание на моментах кризиса, слишком тесно связывая их между собой. И все же остается схематичный, но истинный расклад сил: с одной стороны, внешняя угроза, представленная могучей державой (которая заранее видела в итальянских коммунистах покорную longa manus Советского Союза, ее неизменного противника); а с другой — верность конституционному пакту, заключенному тремя крупнейшими партиями, основавшими республику и написавшими конституцию.
Если Де Гаспери отдалился от Ватикана, Тольятти не легче жилось в его социалистическом лагере. Замечено, что после того, как он отказал Сталину, который хотел перевести его в Коминформ, отдалив от итальянской компартии[538], Тольятти не возвращался в Москву, даже на XIX съезд КПСС (октябрь 1952), и поехал туда только на похороны Сталина (март 1953). Здесь еще не все ясно. Одно несомненно: часть ИКП, называвшая себя партией «сопротивления» и «восстания», представителем которой был Пьетро Секкья, попыталась поставить под сомнение — в особо критический момент — лидерство Тольятти и обратилась прямо к Сталину, но тот отказался что-либо предпринять[539].
Однако именно на XIX съезде КПСС (затмеваемом гораздо более знаменитым ХХ-м) — странно, если учесть, что послевоенная политика Сталина проходила зигзагом во многих областях (от немецкого вопроса до «расширения») и держала на осадном положении все «народные демократии», — линия, проводимая итальянской компартией, получила неожиданное признание.
Сталин присутствовал на этом съезде, но впервые не читал основной доклад (доверив сделать это своему «преемнику»[540]); однако произнес краткое заключительное слово. В сжатом обзоре единственными из коммунистических руководителей западного мира были поименованы Тольятти и Торез. Тольятти, отсутствовавшего, хотя и отправившего Луиджи Лонго с посланием, Сталин цитировал так, как будто тот выступал здесь же, на съезде. В обоих посланиях, французском и итальянском, подчеркивалось, что в случае войны против СССР коммунисты соответствующих стран проявят «интернационализм»; позиция Тореза была выражена яснее, позиция Тольятти — более завуалированно. Сталин отвечает им, давая понять, что такое «обещание» вовсе не является подарком Советскому Союзу, ибо, — замечает он, — старания обоих сделать так, что «их народы не будут воевать против народов Советского Союза» в первую очередь являются поддержкой французов и итальянцев, а потом и поддержкой «миролюбивых стремлений Советского Союза». Реплика чуть ли не язвительная. Зато во второй части имеется открытая отсылка к прогрессистским программам: такие программы, а не программы социальной революции являются актуальной задачей коммунистов Запада. «Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт, — говорит Сталин. — Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и рабочих партий, и понести его вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа»[541]. То есть, если вы хотите на Западе завоевать большинство — что в любом случае остается классическим путем прихода к власти, — нужно бороться за «буржуазно-демократические свободы», как раз на Западе и попранные. Музыка для депутатов, которых отправил Тольятти.
И в Чехословакии продовольственная помощь, на этот раз советская, оказала влияние на результат выборов, как чуть позже американский хлеб на итоги 18 апреля 1948 года в Италии. Летом 1947 года урожай был скудным, в том числе из-за необычайной засухи. Чехословакия была вынуждена просить помощи за рубежом. В ноябре, когда выборы уже были намечены на 30 мая, министр Губерт Рипка отправился в Москву. Послевоенное правительство Чехословакии было коалиционным (коммунисты, социалисты, социалисты-националы, народная партия); во главе его стоял лидер коммунистов Клемент Готвальд. 7 июля это правительство выразило интерес к плану Маршалла, но препоны, поставленные этому плану Советским Союзом, свели все переговоры на нет. Эффектным поворотом событий явилось то, что еще до приезда Рипки в Москву Сталин объявил: Советский Союз «по просьбе Готвальда» посылает в Чехословакию гораздо больше затребованных 600 тыс. тонн зерна. Дар, и в самом деле доставленный, подоспел к февралю; 19 февраля Зорин, бывший посол в Праге, а теперь заместитель министра иностранных дел, приехал в чешскую столицу, чтобы на месте наблюдать за операцией и присутствовать при бурных «проявлениях чешско-советской дружбы».
Контратака социалистов-националов и народной партии — с целью свергнуть коалиционное правительство еще до выборов — повредила только им самим. Они угрожали отставкой своих министров, если не будет взята под контроль полиция, чересчур «засоренная» элементами, преданными КП; так они надеялись отвратить социал-демократов от коалиции с Готвальдом. Но как раз в этой части план не сработал. Фирлингер, лидер социалистов, скорее под давлением части своих избирателей, чем по собственному убеждению, остался в правительстве. Да и сам Бенеш, старый президент республики, в автобиографической книге, изданной в октябре, выразил поддержку компартии вместе с горячим призывом «запастись терпением»: «Наши коммунисты, — писал он, — так далеко продвинувшиеся на пути к власти, должны понять, что следует немного повременить. Никто не требует, чтобы они отступали; нужно лишь запастись терпением, а потом, избрав подходящий момент, вновь идти вперед по пути разумной эволюции»[542].
В результате министры, принадлежавшие к партии националистов и народной партии, вышли из правительства, и эту инициативу КП представила как «государственный переворот», направленный против законной власти. Мобилизация населения против опасности, расписанной перед общественным мнением в самых драматических красках, производила впечатление. Фейто отмечает, что на стороне коммунистов был «почти весь» рабочий класс; он вовсе не составлял большинства электората, но был самой активной его частью, и в данный конкретный момент перешел в наступление. 25 февраля по инициативе коммунистов на всех фабриках, в конторах, в деревнях были созданы «комитеты революционного действия». Бенеша завалили посланиями со всей страны; от него требовали, чтобы он принял отставку двенадцати министров и выразил доверие правительству Готвальда. Вначале Бенеш заявил Рипке: «Я ни за что не уступлю». На волне всеобщей мобилизации полиция начала аресты представителей обеих партий; Бенеш был поставлен перед фактом «раскрытого заговора». Московская «Правда» писала: «Чехословацкий народ уже выразил свою волю. Политику правительства Готвальда одобряют десятки тысяч рабочих и крестьян; она выражает волю народа». Далее среди стремительно развивавшихся событий главным оказалось решение социал-демократов (большинство под руководством Фирлингера и центр под руководством Лаусмана) поддержать Готвальда. В новое правительство, состоявшее только из социал-демократов и коммунистов, вошел и пользующийся огромным авторитетом беспартийный Ян Масарик, а также отдельные диссиденты из социалистов-националов. Самоубийство Масарика и решение Бенеша уйти в отставку непосредственно предшествовали выборам, которые откровенно проводились в форме плебисцита. Избирателям выдавалось два бюллетеня: один — Фронта (который, ради точности, определялся как «Национальный фронт»); второй — пустой. Министерство внутренних дел утверждало, что ни один независимый список не смог сформироваться, поскольку ни одна партия не собрала необходимую тысячу подписей. Фронт получил 6 431 963 голоса, пустых бюллетеней оказалось 1 573 924. Бенеш ушел в отставку 8 июня, и президентом республики стал Готвальд.
