Поэтому Брайс отмечает: «Основная разница между французским и американским профессиональным политиканом состоит в том, что последний всегда зависит от своей партийной организации в гораздо большей степени», а значит — уточняет он — «американский politician может легче найти способ делать дела, даже вернувшись к положению частного лица». В том и в другом случае «делать дела» становится не только первостепенной задачей, но и главной целью вхождения в политическую прослойку[348].

Другая деталь, дополняющая картину, касается специфической природы французской «верхней» палаты, Сената: института, которому приписывается представительская роль ввиду присутствия там крупных политических фигур, и роль уравновешивающая в практической деятельности.

Он состоит из 314 членов (первоначально их было 300), избираемых на девять лет; каждые три года состав обновляется на одну треть. Пополнение его — результат сложной, двухступенчатой выборной процедуры. Сенаторов выбирают так называемые «выборщики по праву» (депутаты, генеральные советники и окружные советники от каждого департамента), а также «сенаторские депутаты» (которых выбирают коммунальные советы каждого департамента за месяц до выборов в Сенат). Таким образом, создается абсолютно консервативный законодательный орган, дистиллят и квинтэссенция нобилитета: более чем понятно, почему именно отсюда исходило столь яростное сопротивление отмене избирательного механизма, который позволял местным нотаблям осуществлять фактический контроль над собственными избирателями.

Определяющая черта французских выборов вплоть до конца Третьей республики (несмотря на исключение, которое представляет собой успех «Народного фронта» на выборах 1936 года) состоит в приливе и отливе того или иного большинства, состоящего из сил, определяемых как республиканские или радикальные. Беглый взгляд на политические группировки поможет нам лучше разобраться в этом вопросе.

Пробыв какое-то время в большинстве, правые партии, монархисты различных тенденций уже в первый год президентства Мак-Магона (1876) это большинство утратили, в частности, из-за постоянных разногласий между легитимистами[349], орлеанистами и бонапартистами. Очень скоро превратившись в парламенте в маргинальную фракцию, монархисты сосредоточили свою деятельность на религиозных вопросах и на противодействии антиклерикальной политике правительств, сформированных на «радикальной» основе: во время министерства Комба[350] такая политика привела к Séparation. Против такого рода Kulturkampf[351] по-французски была образована группировка, особенно влиятельная в Вандее и в Бретани, под названием Action libérale populaire [Либеральное народное действие].

Когда исчезла угроза восстановления монархии, республиканцы разделились на умеренных («оппортунисты» Гамбетта) и «радикальных». Дальнейшее дробление этих основных групп привело к появлению формирований, именуемых по-разному («прогрессисты» под предводительством Мелина, «левые республиканцы», «республиканские демократы» и т. д.), но на самом деле эти группировки принадлежали к центру или даже клонились вправо, поддерживая жесткую консервативную экономическую и социальную политику.

Преобладающей группой, которую можно было бы определить как левоцентристскую, являлись радикалы. Состав этой группы тоже был комплексным, она образовалась из слияния Gauche radicale [Радикальных левых] и Groupe républicain radical-socialiste [Республиканская группа радикальных социалистов] Жоржа Клемансо (который в начале своей карьеры тщетно пытался посредничать между Коммуной и Тьером). Его идеология была чисто «ретроспективной», он призывал вернуться к ценностям Французской революции (конгресс в Нанси, 1907), но при этом категорически отрицал классовую борьбу и «какую бы то ни было форму насилия в политике» (несколько подзабыв, какой яростью и злобой сопровождалось рождение Республики). Но подобная расстановка сил в социально-политической борьбе не оставалась неизменной. Как их далекие предки в 1793 году, радикалы должны были делать выбор, склоняться в ту или другую сторону. Их антиклерикализм не мог подсказать им пути решения конкретных проблем, которые становились все острее; их демократизм вылился в умеренную форму антимонополизма: они провозгласили себя защитниками средних и мелких собственников перед лицом индустриальных колоссов. Позже, в 1935 году, в их программу вошли следующие утверждения: «Придет время, когда закон, обязательный для всех, установит распределение заработной платы и совместное управление производством». «Эта мирная революция, — значится далее в программе, — приведет к слиянию классов и к социальной справедливости». Под руководством Эдуара Эррио радикальная партия вскоре стала самой сильной во Франции: 25% голосов на выборах 1919 года, 35% на выборах 1924 года; потом их популярность упала до 19-20% (1932), а в 1936 году радикалы вошли в Народный фронт, что не помешало им в самый момент катастрофы взирать на Петэна[352] с некоторой симпатией.

Другая политическая сила, мало-помалу выходящая на сцену, — это маленькая социалистическая галактика, долгое время расколотая на ортодоксов и «поссибилистов». Однако до 1914 года, несмотря на умелое руководство Жана Жореса, социалисты никак не влияли на политику страны. В 1920 году на конгрессе в Туре от них откололись коммунисты; еще раньше, после убийства Жореса в 1914 году, социалисты примкнули к Священному союзу; все это еще более ослабило партию и обострило ее внутренние противоречия.

Чтобы понять, как функционировала Третья республика, следует снова обратиться к Брайсу. Кроме парламентариев-социалистов,

Что изумляет наблюдателя, хотя и привыкшего к отнюдь не жесткой англосаксонской практике, так это то, что практически отсутствует как связь местных избирательных комитетов с руководством «партии» в Париже, так и политическая координация.