Джолитти в своих «Мемуарах» с иронией описывает избирательный механизм, который действовал во времена его первого избрания в парламент от округа Кунео (1882). В этот округ входило, в частности, местечко Певераньо, и в этом местечке Джолитти получил все голоса. Вот как он сам объясняет это необычайное явление:
В Сан-Дамиано мой дедушка, человек весьма известный, держал свой дом открытым для всех, и проезжие часто останавливались у него. Отец мэра Певераньо однажды остался на ночь вместе с беременной женой: у нее начались схватки, она родила, а потом еще гостила месяц с лишним, пока не оправилась. Мэр вспомнил, что родился в доме, принадлежащем моей семье, и решил отблагодарить меня за то давнее гостеприимство столь единодушным голосованием[289].
Превосходство в обращении со всеобщим голосованием оказалась, таким образом, неким своеобразным результатом, «фирменным блюдом» бонапартистской кухни, то есть управления выборным механизмом и консенсусом. Это тем более достойно восхищения, что принцу-президенту (с ноября 1852 года — императору) требовалось приручить гораздо более политизированную и склонную к мятежам страну, какой была Франция, десятилетиями жившая в условиях беспрецедентной общественно-политической напряженности и гораздо больше привыкшая голосовать, чем какая бы то ни было другая держава (что уж говорить о крайне отсталом Итальянском королевстве, где в 1871 году 30% населения было полностью неграмотным).
Законодательное собрание при Наполеоне III было настоящим парламентским органом, созданным на основе настоящих выборов. То не было скопище «немых» нотаблей, как тот призрак парламентаризма, какой сотворил для себя первый Бонапарт. Новый император осуществлял свою гегемонию для того, чтобы помешать политическим противникам воспользоваться всеобщим избирательным правом и снова прийти к власти, через парламент, хотя, конечно, прерогативы последнего сильно уменьшились, поскольку исполнительная власть теперь подчинялась непосредственно главе государства[290].
Предпосылкой «построения консенсуса» являлось то, что сам народ породил этот режим, высказавшись за него во время плебисцита, утвердительно ответив на ряд последовательно поставленных, первостепенной важности вопросов: отсюда приказ префектам оказывать в открытую политическое влияние. «Действуйте при ярком свете солнца, и народ сам будет в состоянии разобраться, кто друзья, а кто — враги правительства, которое он сам создал». Пресса тщательно контролировалась, и большая часть ежедневных газет не могла выжить в условиях особо суровой цензуры; общественные заведения считались источником пропаганды и грозили превратиться в клубы, отсюда суровое, бдительное законодательство касательно разрешений на открытие коммерческих заведений, и т. п.
Господин префект, — пишет министр внутренних дел своим непосредственным подчиненным, — примите все необходимые меры, задействуйте административных служащих, используйте все способы, какие считаете подходящими для вашей конкретной области, но сделайте так, чтобы избиратели всех округов, входящих в ваш департамент, узнали имя того из кандидатов, кого правительство Луи Наполеона считает наиболее соответствующим и способным оказать помощь в его работе по возрождению страны. /,../ Правительство не интересуется былыми политическими убеждениями кандидатов, искренне принявших новое положение вещей; но в то же время просит вас без колебаний предостерегать народ против тех деятелей, каковы бы ни были их имена и звания, чьи открыто высказываемые идеи не соответствуют духу новых установлений.
Выстраивание консенсуса происходит сверху вниз, охватывая всех и вся. Вот что один мэр, хорошо вышколенный и подготовленный префектом, пишет своим избирателям:
Избиратели! Не забывайте благодеяний, какими Император щедро одаривал наш округ во время своих многочисленных визитов: вспомоществование бедным, дарения на церковь, покупка противопожарного насоса. Избиратели! Вы можете выразить благодарность Императору, отдав свои голоса почтеннейшему Клари, рекомендованному правительством и оказавшему неоценимые услуги нашему департаменту. Не забывайте, что Император снова готов прийти на помощь нашему округу, выхлопотав для нас сумму в две тысячи франков на церковь, постройку которой мы сами не в состоянии оплатить. Избиратели! Объединитесь и отдайте все свои голоса Клари. Он один представляет идеи Императора, вашего августейшего благодетеля[291].
Примерно так же через несколько десятилетий руководил голосованием и либерал Джолитти, особенно после такого важного шага, как реформа 1912 года; специфика состояла в том, что на юге Италии он это проделывал в сердечном согласии с преступным сообществом, так называемыми «банкометами», связанным с земельными собственниками и аристократами. Не без оснований, хотя, конечно, и с чрезмерной резкостью крупный итальянский историк Гаэтано Сальвемини, происходивший с Юга и принимавший непосредственное участие в избирательных кампаниях при Джолитти, в одном своем известном памфлете назвал на первый взгляд олимпийски недоступного пьемонтского премьера, которым так восхищался Кроче, «министром преступного мира».
Тогда еще не было партий в современном смысле этого слова, какой был в него вложен в XX веке, когда они стали, по знаменитому определению Пальмиро Тольятти[292], «организующей себя демократией». Партией в современном смысле этого слова была бонапартистская партия, которая вскоре поставила себе на службу государственный аппарат; партиями становились постепенно, под влиянием Интернационала, социалисты. Все остальные были либералами, то есть представляли в политике «естественный порядок вещей» (формулировки варьировались от эпохи к эпохе, от страны к стране). Им не нужны были настоящие партии: их представители непосредственно примыкали к правящему классу. И все же нелишним будет подчеркнуть, что удачный опыт нового Бонапарта стал источником вдохновения, а иногда и прямым «образцом». Сильная личность, поддержанная консенсусом, — пример, привлекавший не только Бисмарка, но и Криспи; нашедший отклик даже в консервативной английской атмосфере. Плебисцит как основное орудие направляемой «воли народа» великолепно сработал и в Италии: вся операция, буквально за несколько лет (1858-1861) приведшая к объединению страны, была осуществлена типично бонапартистскими методами плебисцита. Даже когда по тайному соглашению (1859) между Французской империей и Сардинским королевством последнее уступило Франции Ниццу «в обмен» на Ломбардию, Наполеон III организовал в Ницце фарсовый плебисцит, который «демократическим путем» подтвердил переход к Франции этого города (уже оккупированного французскими войсками). Лоренс Олифант, корреспондент «Таймс» и одновременно агент британского правительства, осуществлявший надзор за Гарибальди, тщетно пытался развалить операцию по проведению плебисцита, используя в том числе глубокую неприязнь уроженца Ниццы Гарибальди к Кавуру, одному из организаторов этого «обмена». Потерпев неудачу, Олифант обрушился на императора в памфлете под названием «Universal suffrage and Napoleon the Third» [«Всеобщее избирательное право и Наполеон III»] (1860). Чуть позже пьемонтское правительство, взяв пример с Ниццы, провело такую же процедуру, дабы узаконить присоединение центральных и южных провинций (1861). Второй император французов научил буржуазную Европу не бояться всеобщего избирательного права, наоборот, показал, как его «приручить»: разумеется, в том случае, когда оно «подправлено» безотказно действующим в качестве «усмирителя» механизмом одномандатного округа.
Благодаря общественно-политической природе своего межклассового движения он сконструировал почти совершенную «машину»: смог усидеть в Учредительном собрании на скамьях Горы, поддерживать тесные отношения с католическим духовенством и при этом не терять связи с некоторыми из ведущих социалистов, при условии, конечно, что они не выступают против существующего строя. Таким образом он очень долго, почти двадцать лет, находился в положении гораздо более благоприятном, чем то, в какое были поставлены английские правящие круги после событий 1848 года в Европе.
