В соответствии с такой целью в «Манифесте» выражен всего один призыв: создавать коалицию с другими силами. «После того, что было сказано в разделе II, — так начинается IV и последняя глава под названием «Отношение коммунистов к различным оппозиционным партиям», — само собой разумеется отношение коммунистов к сложившимся уже рабочим партиям»: «само собой» именно потому, что общей целью является «завоевание демократии» (и в этом состоит первостепенный интерес огромной пролетаризированной массы, а у коммунистов нет собственных интересов, они защищают «те же интересы пролетариата»). Вот почему это «само собой разумеется»: выражение резкое, почти надменное (versteht sich von selbst), Маркс добавляет, в качестве наглядного примера: «то есть, их отношение к чартистам в Англии и к сторонникам аграрной реформы в Северной Америке». Программа чартистов вся сконцентрирована на модификации жульнических избирательных механизмов, цензовых и мажоритарных. Вот их требования:
1. Всеобщее избирательное право для мужчин;
2. Пересчет бюллетеней в сомнительных случаях;
3. Ежегодное обновление парламента путем выборов (эмпирическое, весьма уязвимое для критики со стороны благонамеренных граждан, средство против серьезного, периодически возникающего недостатка, на который обратил внимание Руссо именно в отношении «английского народа»);
4. Отмена ценза для избираемых, чтобы неимущие тоже получили возможность быть избранными;
5. Стипендия для депутатов (требование явно дополняет предыдущее и имеет отдаленные корни в Афинах);
6. Равные избирательные округа (даже после ликвидации «гнилых местечек» фактическое положение вещей продолжало оставаться возмутительным и неблагоприятным для оппозиционных партий);
7 Пересмотр списка округов после каждой переписи.
Несомненно, что в этих требованиях заключена программа, направленная на завоевание сильного представительства в парламенте (если не большинства) через всеобщее и равное избирательное право.
Затем авторы «Манифеста» переходят к Франции, другой стране, которую они считают созревшей для «завоевания демократии». «Во Франции, — пишут они, — в борьбе против консервативной и радикальной буржуазии, коммунисты примыкают к социалистическо-демократической партии». В примечании к изданию 1888 года Энгельс объясняет, что понималось в 1847 году под французской «социал-демократической партией»: «Эта партия была тогда представлена в парламенте Ледрю-Ролленом[239], в литературе Луи Бланом[240], в ежедневной печати — газетой “Réforme”». Потом добавляет: «Придуманным ими названием — социалистическо-демократическая — они обозначали ту часть демократической или республиканской партии, которая была более или менее окрашена в социалистический цвет». В предисловии к четвертому немецкому изданию (1890) Энгельс уточняет также, что они с Марксом приняли термин «коммунисты» для своего «Манифеста», потому что «социализм» уже означал скорее буржуазное движение; «коммунизм» же был распространен в рабочей среде: «социализм, по крайней мере, на континенте, был салонной доктриной, коммунизм — наоборот». Коротко говоря, в ту эпоху «социализм» был скорее философски-сентиментально-литературным термином; но уже начиная с Первого Интернационала, основанного в 1864 году, партии трудящихся стали называться социалистическими или социал-демократическими, хотя «Манифест» коммунистов продолжал считаться важным источником, а авторитет обоих его авторов оставался неоспоримым.
В Швейцарии /коммунисты/ поддерживают радикалов, не упуская, однако, из виду, что эта партия состоит из противоречивых элементов, частью из демократических социалистов во французском стиле, частью из радикальных буржуа. Среди поляков коммунисты поддерживают партию, которая ставит аграрную революцию условием национального освобождения. /.../ В Германии, поскольку буржуазия выступает революционно, коммунистическая партия борется вместе с ней против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и реакционного мещанства.
Насколько далек был Маркс от того, чтобы предвидеть ближайший поворот событий, показывает следующий абзац: «На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуазной революции». Маркс уточняет, что означенная немецкая буржуазная революция разразится в условиях, когда пролетариат (немецкий) «более развит», чем был французский в 1789 году, а, следовательно, грядущая немецкая буржуазная революция «станет непосредственным прологом для революции пролетарской». Трудно столь капитально ошибиться в политических прогнозах. Революция, состоявшая из двух этапов, разразилась через несколько недель во Франции, и «пролетарская», вспыхнувшая в июне 1848 года, была подавлена «передовой» буржуазией. А в Германии либеральная революция рассеялась вместе с роспуском ассамблеи во Франкфурте[241], без какого-либо намека на «вторую
фазу». Прогноз состоял в том, что революция вспыхнет в «отсталой» стране (Германии), а во Франции и в Англии речь пойдет о завоевании демократии путем союза с уже сильными рабочими партиями, которые существуют в этих передовых капиталистических странах[242].
Как известно, Марксу повезло в том смысле, что он мог и в теории, и на практике направлять крупное и долговременное политическое движение, то есть, все три «Интернационала»: Третий, несомненно, самый догматический из всех, сделал из него бессменного интерпретатора действительности, оценки которого неизменно воспринимались как высшая истина (даже когда действительность претерпела радикальные перемены). Это способствовало всемирному распространению трудов великого рейнского ученого (при Третьем Интернационале «Манифест» разошелся по всей планете в миллионах экземпляров на всех языках мира), но во многом затрудняет отстраненное от мифологии прочтение его текстов, особенно тех, на которых мы остановили свое внимание.
В них, что очевидно, обзор остается европейским (помимо беглого указания на не слишком известную партию сторонников аграрной реформы в Северной Америке). Европейский взгляд — наследие европейского распространения якобинства, которое присутствует и у Мадзини в 1834-1836 гг. — заявлен с первой строчки: «Призрак бродит по Европе». И подчеркнут кратким финальным перечнем, который с востока ограничен Польшей и игнорирует всю южную Европу, но с неким абстрактным универсалистским вывертом завершается знаменитым призывом к «пролетариям всех стран» «соединяться».
Победить на выборах через по-настоящему равное избирательное право. Это — программа. Все уверены в том, что равное избирательное право придаст непризнанному большинству соответствующий вес и соответствующую роль. Великим разочарованием явилось то, что ничего подобного не произошло.
22 февраля 1848 года Луи-Филипп и его не особенно прозорливый министр Гизо запретили грандиозный банкет, который оппозиция собиралась устроить в XII округе Парижа. «Банкеты» представляли собой род публичного протеста с целью подорвать цензовое избирательное законодательство, по существу, не отличавшееся от того, что содержалось в Хартии Людовика XVIII; такой вид протеста был широко распространен и направлен на модернизацию парламентской системы, не обязательно вне рамок конституционной монархии. Запрет вызвал восстание[243]; 24-го столица была в руках повстанцев; на некоторых баррикадах появилось красное знамя. Его уже видели во время парижского восстания в июне 1832 года: начавшееся с похорон генерала Ламарка, восстание было вдохновлено более или менее бланкистской ассоциацией «Друзей народа» и увековечено выдающимся хронистом, Виктором Гюго в десятой книге IV части «Отверженных» (первое издание — Брюссель, 1862).
