— Айда, пажаласта, из бирдянка стреляй, — задыхающимся от волнения голосом шептал Гайбулла.

— Зачем я их буду стрелять? — возразил Кузьмич. — Мы их не едим. А зря бить жалко.

Вдруг он вздрогнул и чуть было не выронил ружье. Рядом с ним с визгом выскочил из кустов молодой кабан.

— Мана чушка! Стреляй!!! — не своим голосом заорал Гайбулла.

Лекпом быстро прицелился, выпалил и промахнулся. Гайбулла с осуждающим видом покачал головой.

— Ай-яй-яй, — сказал он, — твой бирдянка мало-мало плохо стреляй…

Вблизи поднялась большая стая гусей. Кузьмич снова прицелился и выстрелил из второго ствола. Ему показалось, что один гусь начал падать, но потом выправился и полетел, заметно отставая от стан.

— Падай! Падай! — яростно кричал Кузьмич, грозя кулаком. — Я же тебя убил! Падай, черт тебя забодай! — Лекпом бросился за гусем и тут же увяз по пояс в трясине.

— Мало-мало ходит нету, — говорил Гайбулла, помогая ему выкарабкаться на твердое место. — Надо дорогу знайт хорошо, тогда можно ходит.

Но гусь действительно падал. Мишка, словно одержимый, понесся за ним, не слушая воплей не поспевавшего за ним Гайбуллы, который, подобрав полы халата, побежал по тропинке. Кузьмич тоже направился было за ними, но сапоги от налипшей на них грязи стали пудовыми, и он, тяжело дыша, остановился.

В эту минуту тонкие стебли раздвинулись, и сильная рука, схватив Кузьмича за воротник гимнастерки, увлекла его в камыши. Потом послышался сдавленный крик, шум борьбы, и все смолкло…

Поздним вечером Лихарев, отпустив сидевшего у него доктора, сказал Маринке, что чувствует себя совсем хорошо, и она тоже может идти отдыхать. Возможно, что он говорил это с тайной надеждой снова увидеть Лолу, которая, может быть, придет на смену Маринке, хотя он и не был в этом твердо уверен, так как уже знал, что Лола только два-три раза случайно подменяла сестру.

Пожелав ему спокойной ночи и напомнив дежурному санитару, чтобы он почаще наведывался к командиру бригады, Маринка ушла.

Лихарев остался один. Он лежал, закинув руки, и старался спокойно обдумать услышанное сегодня. Доктор Косой рассказал ему об исчезновении командира взвода Кастрыко, о работе, проведенной в разграбленных и сожженных басмачами кишлаках. Кудряшов и Федин с отрядом не только помогли дехканам полностью восстановить селение, но, кроме того, выделили им лошадей из числа забракованных.

Эти мероприятия разоблачили всю лживость агитации Ибрагим-бека и усилили симпатию к Красной Армии.

Лихарев также узнал, что Бочкарев с отрядом из двух эскадронов вел бой с сильной бандой Рахмана-Датхо и сбросил ее в Вахш. Возвращение Бочкарева в Юрчи ожидалось на днях, и Лихарев с удовольствием подумал о том, что вскоре встретится с комиссаром и подробно поговорит с ним обо всем. С этой мыслью он в первый раз со дня ранения тихо заснул.

Расставшись с Лихаревым, Маринка не сразу пошла домой. Теперь, когда в его выздоровлении уже никто не сомневался, она почувствовала страшную усталость. Она стояла за дверью, придерживаясь рукой за косяк, и думала. Весь этот месяц ее поддерживало величайшее напряжение, желание во что бы то ни стало спасти жизнь этому человеку. Она знала — врач не надеялся, что Лихарев выживет. И вот теперь он был спасен. Но, она ли сделала это? Да, может быть. Несколько раз, когда его сердце уже почти переставало биться, она успевала вспрыснуть ему камфору, и он оживал… А как приятно помочь человеку. Да еще такому, как Лихарев. За что все его любят? «За золотую душу, за чистое сердце, за заботу о людях», — не задумываясь, ответила сама себе девушка… Она еще постояла немного и, вздохнув, пошла к себе.

В полумгле мелькнула тень человека.

Маринка приостановилась. Она узнала капельмейстера Белого. Уроки алгебры у них кончились тем, что она однажды попросила Белого больше не заходить к ней никогда.

Маринка хотела свернуть, но Белый уже преградил ей дорогу.

— Что, все гуляете? — спросил ом с самодовольным видом, подкручивая тоненькие черные усики под тупым маленьким носом.

— А вы, видно, по себе судите? — в тон ему сказала Маринка.

— Почему по себе? Я работаю.

— И я тоже работаю… Дайте пройти!

— Послушайте, сестра! Что случилось? — быстро заговорил Белый. — Почему такая немилость? Я, кажется, не позволял себе ничего…

— То-то, что кажется… Пустите руки!

— Нет, позвольте.

— Ничего не позволю.

— Послушайте.

— И слушать не хочу.

Они говорили быстрым шепотом, как два заговорщика, не замечая, что кто-то подошел к ним в темноте и прислушивался к их разговору.

— Сестра, я прошу меня выслушать.

— Ну что? Говорите, только скорей.

— Жениха ждете? А он, я знаю, сюда не приедет.

— Почему?

— Охота ему ехать в эту дыру!

— Кому что нравится.

— Правильно. Вам, конечно, здесь нравится. Знаю, куда комбриг ходит чаи распивать! — заключил Белый пошло-игривым тоном.

— Послушайте, как вам не стыдно так говорить?! — вскрикнула Маринка. — Вы что, пользуетесь случаем, что за меня некому заступиться?

— Да бросьте, сестра. Зачем разыгрывать из себя невинную девочку? — Белый с развязным видом попытался обнять ее.

Сильный удар сбил его с ног.

— За что?! — вскрикнул он, почувствовав, что девушка не могла так сильно ударить.

— За старое, за новое и за три года вперед, — спокойно сказал в темноте человек. — А попробуешь еще к к ней приставать — голову оторву.

Маринка оглянулась на голос, но человек, уже исчез за дувалом.

— Нет, нет, этого я так не оставлю, — дрожащим голосом заговорил Белый. — Сестра, вы не заметили, кто это был?

— Хороший человек.

— Так вы его знаете?

— Нет. Но считаю, что он хорошо сделал. Таких, как вы, надо учить только так, — сказала Маринка. Она поправила гимнастерку и пошла вдоль улицы.

Подходя к дому, она насторожилась: в окне ее комнаты было темно. Обычно Лола сидела до поздней ночи над заданным ей уроком. Когда же Маринка нашла дверь открытой, то уже не настороженность, а тревога охватила ее. Она быстро прошла в комнату и зажгла лампу.

Лола лежала вниз лицом на подушке.

Маринка подошла к девушке.

— Что ты, джанечка? — ласково спросила она, тронув ее за плечо.

Лола молчала, но плечи ее задрожали от внутренних рыданий, которые она тщетно пыталась сдержать.

— Что с тобой? Что случилось, детка? — тревожно заговорила Маринка.

И раньше, после того как Лола узнала о смерти отца, Маринка часто заставала девушку в состоянии безутешного горя, но со временем Лола успокоилась, а занятия русским языком, которыми ее загрузила Маринка, и сердечное отношение новой подруги постепенно отвлекли ее от тяжелых воспоминаний.

— Ну, милая моя, ну, успокойся, — говорила она. — Да что же такое случилось?

Лола порывисто привстала, отстранив подругу рукой. Маринка даже отшатнулась: никогда она еще не видела ее такой гневной.

Тяжело дыша и глотая подступившие к горлу рыдания, Лола в упор посмотрела на Маринку и горячо заговорила, забавно картавя русские слова.

Маринка, недоумевая, с широко раскрытыми глазами слушала девушку. Она не все понимала, но смысл того, что говорила Лола, все же доходил до нее.

Лола упрекала Маринку за то, что та обманула ее. Разве можно, имея любимого человека, целоваться с другим? Ведь Маринка сама говорила, что это нехорошо, зачем же она так делает?

— Ой, господи! Так вот в чем дело! — Маринка, плача и смеясь, бросилась обнимать и целовать Лолу. Но девушка вырывалась и все продолжала говорить что-то, заливаясь слезами и дыша открытым ртом, как ребенок.

Тогда Маринка принялась терпеливо объяснять подруге, что она не права. Маринка сказала, что Лихарев поцеловал ее как брат и в этом не было ничего плохого.

— Тебя целовал отец, джанечка? — вдруг спросила она.

Лола кивнула.

— За что?

— Если я прилежно работала.

— Ну, вот. И меня поцеловали за это.

— Значит, за прилежную работу всегда целуют?