После непродолжительного молчания гетман возобновил разговор о приезде короля, и они начали высчитывать к какому времени Михаил сможет прибыть.
— Я надеюсь еще на то, что с помощью старого Брауна и моего Янача нам удастся доказать ему невозможность такого опасного путешествия в такую ненастную осеннюю погоду.
Затем они оба вышли из шатра, перед которым находилось гетманское знамя и бунчуки, охраняемые стражей. Небольшое возвышение, на котором расположился гетман, позволяло простым глазом видеть войска, раскинутые кругом на большом протяжении и ожидавшие его распоряжения, чтобы выступить в поход.
С самого раннего утра жизнь кипела в этом муравейнике, откуда доносились звуки труб, барабанов, отголоски разговоров, споры, бряцанье саблями, ржанье привязанных лошадей. День был ясный, земля была покрыта инеем, кругом палаток дымились костры.
Окинув взором эту картину, Собесский с грустной улыбкой простился с Яблоновским и, возвратившись в свой шатер, в одном из отделений которого три писаря ожидали его приказаний, чтобы ответить на многочисленные донесения, письма и просьбы, немедленно принялся за работу.
Кем-то подслушанное известие о предполагавшемся прибытии короля передавалось из одной палатки в другую и производило неодинаковое впечатление.
Одни удивлялись, другие не верили, а третьи надсмехались, так как никто не питал к королю особенно сильных чувств и мало кто о нем думал и придавал значение его деятельности.
— Король? — говорили старшие ротмистры. — Но что же он тут будет делать?
— Все ограничится тем, что он сделает нам смотр и мы, разодетые, в полной парадной форме, крикнув виват, возвратимся обратно в палатки, — говорили другие.
— Если бы он хоть привез с собой, неуплаченное за столько месяцев, жалованье, то мы бы ему кричали vivat от всего сердца, но об этом и думать нечего.
Многие говорили:
— Пятая спица в колеснице!
— Никогда в жизни не командовал войском и никогда не был на войне. Кем он может быть для нас?
В то время, когда таким образом в лагере готовились к принятию короля, последний медленно приближался к Глинянам.
Путешествие продолжалось с большими перерывами из-за осенней слякоти, задерживавшей кортеж иногда несколько дней, да к тому же, доктор Браун назначал маленькие переезды и продолжительный отдых.
Жена Келпша, ехавшая из Варшавы во Львов, присоединилась вместе с мужем к королевской свите и решила до последней возможности не оставлять Михаила.
Измученный одиночеством, король согласился на это, хотя, первое время он очень беспокоился и боялся, чтобы присутствие ее не вызвало сплетен. Но Елена умела так ловко затеряться и быть незаметной в этом громадном количестве слуг и челяди, что никто не обращал на нее внимания.
Король, постоянно погруженный в свои мрачные мысли, слыша ее голос, напоминавший ему счастливые дни юности, становился добрее и спокойнее.
Но чем больше приближались к Глинянам, тем беспокойнее становился король, и, хотя не хотел сознаться, путешествие становилось для него все тяжелее. Лекарства, которыми Браун старался поддержать его силы, не достигали цели, еще более раздражая больного, а еда и питье делали его тяжелым на подъем, сонным, вызывали боли, и ослабевшего короля приходилось ежеминутно искусственно чем-нибудь подкреплять.
Одна только Елена своим разговором могла его заставить хоть минутами позабыть о печальной действительности.
По мере движения короля вперед получалось много известий из лагеря Собесского и много послов прибывало к королю, но ничего утешительного они не приносили. Собесский письмом холодно докладывал, что турки приближаются, что помощь из Литвы до сих пор не прибыла, что свободных войск для встречи его величества слишком мало. В частных письмах, получавшихся придворными короля, сообщались преувеличенные слухи о турках и татарах, которые в небывалом, неслыханном до сих пор количестве должны были обрушиться на Польшу. В некоторых известиях, тщательно скрываемых от короля, сообщалось, что султан, считавший на основании заключенного договора польского короля своим вассалом, обязанным платить ему дань, намерен ему послать почетный халат, который Порта обыкновенно посылала своим подданным с одновременным требованием внести неуплаченную дань. Окружавшие короля из боязни, что известие об ожидающем его позоре может убить несчастного, усилили надзор за получавшимися письмами и за приезжавшими послами, чтобы кто-нибудь неосторожным словом не выдал этой тайны.
Келпш и весь двор должны были поджидать приезжавших послов и шляхту, выезжавшую навстречу королю больше из любопытства, чем из преданности к нему, и собиравшуюся в большом количестве во время ночлегов и отдыхов.
Увидев издали прибывающих, Келпш, молодой Пац или кто-нибудь другой выходил к ним навстречу с просьбой пощадить короля и ни о чем печальном и грозном не сообщать ему. Это затянувшееся продолжительное путешествие становилось для всех невыносимым.
Приближались к Глинянам, откуда Елена должна была повернуть к Львову. Предстоящая с ней разлука печалила Михаила, и когда жена Келпша пришла к королю прощаться, он принял ее с большим чувством, чем обыкновенно. Елена себя не обманывала, да и Браун этого не скрывал перед ней, что королю все хуже и хуже, но сам Михаил не хотел в этом признаться. Когда на пороге избы, в которой он в это время отдыхал, появилась подруга его юности, он, придав себе бодрый вид, радостно приветствовал ее и произнес:
— Видишь, каким молодцом я становлюсь, и у меня есть надежда, что я сумею вместе с гетманом объехать все полки и произвести смотр войскам, не утомившись. Дал бы только Бог сносную погоду.
Елена окинула его грустным взглядом и, усевшись у камина, перед которым грелся постоянно зябнувший король, начала:
— Но войско скоро должно будет выйти в поле, где квартирмейстеры не смогут найти помещения для ночлега, где трудно будет найти пищу и где часто даже нельзя получить воды. Вам придется проводить целый день верхом или в экипаже, всякие лишения вам предстоят, и я дрожу при одной мысли, как это отзовется на вашем больном организме.
Михаил постарался улыбнуться.
— Я не боюсь, — сказал он, стараясь говорить против своего убеждения, — и думаю, что этот новый образ жизни, эти лишения, необходимость находиться в постоянном движении, повлияют на меня лучше, чем продолжительный отдых.
— Когда же вы отдыхали? — прервала Елена. — Ведь вам ни минуты не давали отдохнуть.
— Я сидел взаперти, — сказал король, — и это меня погубило. Теперь я надеюсь на движение, так как мы потомки рыцарей — сотворены для деятельности, для жизни на коне, а не в затхлых избах, скованные налагаемыми на вас обязанностями. Поверь мне, что я выздоровею на воздухе, к тому же один вид войска прибавит мне силы, и все должны будут признать во мне прекрасного воина, истого сына воинственного отца. Но этот Пац, — прибавил он, сжимая кулаки, — который так медлит и до сих пор не мог привлечь Литву, несмотря на мои письма, в которых я умоляю его поторопиться! Я даже не знаю, где он теперь находится.
— Вы доверяете Пацам, ваше величество, — грустно промолвила Елена.
— Потому что Пацы одни остались мне верными, — с живостью ответил король.
— Только к сожалению, — продолжала жена кравчего, — они больше это делают назло гетману, чем из преданности к вам.
После некоторого колебания она продолжала с опущенными глазами:
— Мой муж, как литовец, заинтересован в том, чтобы Литва не осталась в тылу, и он часто осведомляется о том, что там делается. Он говорит, что Пац давно бы уже мог присоединиться к Собесскому и только антагонизм его удерживает.
— Этого быть не может, — запальчиво воскликнул Михаил, — и я этому верить не хочу, так как не допускаю и мысли, чтобы Пац из-за личных интересов подвергнул Речь Посполитую опасности в то время, когда она нуждается в единении всех сил, чтобы не только отразить турок, но и отобрать от них обратно захваченный ими Каменец… Да, Каменец! — вздохнул он. — Эту жемчужину, этот драгоценный кусок земли, потеря которого тяжестью давит мне грудь, и мысль о котором лишает меня сна, потому что если Каменец останется в руках неверных, то это предвещает еще большие унижения и большие потери.
