В лагере Замурин ничего о себе не рассказывал, и только близкие товарищи знали, что он до войны работал на одном из уральских заводов слесарем.

О предстоящем сегодня ночью побеге из лагеря и вооруженном нападении Замурин, как вожак, узнал первым и сказал товарищам.

С какой огромной, непередаваемой радостью встретила горстка пленных эту весть. В бараке никто из посвященных в тайну не думал ложиться спать. С вечера тайком начали готовиться. В барачной сутолоке, при тусклом, мигающем свете коптилки, латали изорванные шинели и гимнастерки, чинили солдатские ботинки, наматывали на ноги как можно больше тряпок. Лежа на нарах и держа перед собой осколок зеркала, в котором едва помещалась четвертая часть лица, наспех брились. Готовились, словно на большой торжественный праздник.

А разве для них это не было праздником? Нет, это было нечто больше, значительнее праздника. Это была поистине великое торжество души, то всеобъемлющее счастье, которое может прийти к человеку только после несказанно тяжелых страданий. В самом деле, каждый из них, отгороженный от жизни колючей проволокой, был истерзан, истомлен тоской по всему родному, раздавлен неволей и унижением, лишен самых простых человеческих прав.

И вот, в эту бездну мрака и отчаяния ворвался светлый, обжигающий луч надежды. И каждый из этих людей с предельной ясностью ощутил для себя возможность совершить подвиг и готов был собственной кровью смыть позор плена, искупить тяжкую, хотя, и невольную вину перед матерью-Родиной.

— Ну, в добрый путь, хлопчику.

Дед Григорий проводил Василька за порог хаты.

— Главное, держись подальше от жилья, а то неровен час, наткнешься на злодюгу какого. Они тут сейчас повсюду шарят. Ты иди огородами, садочками да канавками пробирайся. Как только обогнешь эту часть села, — указал он рукой, — спускайся колхозным садом прямо к речке. Понял?

Василек помотал головой.

— Не дай бог, задержат — все пропало. Да поспешай, Василечку, дело, ты знаешь, делаешь великое. — Дед Григорий помолчал короткий миг и, легонько взяв мальчика за плечо, промолвил: — Владимиру Степановичу привет передай. Скажи — все живы. А Леночка находится у меня. — Он умолк, как бы обдумывая, не забыл ли еще что и тепло, ласково пожелал: — Счастливо тебе. Иди.

Василек нахлобучил на лоб шапку-ушанку, как он делал всегда, когда нужно идти на большое и трудное дело и, махнув на прощание рукой, скрылся в темноте.

Поздний зимний вечер окутал село густо-синим покровом. В вышине просторного, очищенного после метели неба, мерцали редкие звезды. В стороне леса, словно кривой нож, занесенный над невидимой жертвой, взметнулся вверх ущербный месяц.

Василек торопил свой шаг, не замечая глубоких канав, занесенных снегом. Его юная душа горела, жаждала подвига.

Следуя советам деда Григория, Василек обогнул край села, огромным полукругом вдавшийся в степь, и, пройдя сад колхоза имени Ворошилова, вышел к Кодыме.

Отсюда к месту встречи с Владимиром Степановичем ему надо было пройти около полукилометра по реке, обратно к селу.

Он пошел по льду, заваленному толстым слоем пушистого снега. Справа, вдоль противоположного берега, тянулось фантастическое нагромождение деревьев и кустов.

Васильку не впервой приходилось идти ночью по глухим местам, открытой степью, узкими глубокими балками. И он не испытывал страха. Но в ночной дреме леса для него всегда было что-то таинственное и немного жутковатое. И сейчас, несмотря на то, что он старался не думать о боязни, он невольно косился в сторону леса с проплывающими мимо причудливыми стволами деревьев. И против воли, силой детского воображения все виденное им превращалось в различные живые существа, мерещился непомерно высокий ссутулившийся нищий с протянутой рукой, то скачущий всадник, то вдруг рогатый куст превращался в загадочного зверя, вот-вот готового прыгнуть на него. А вот уж совсем явно, в нескольких шагах от него, стояла коренастая фигура человека. Васильку показалось, что фигура шевелится. Он остановился, чтобы пристальнее вглядеться.

Перед ним действительно стоял человек. От мысли, что это мог быть жандарм, мальчика бросило в дрожь, ноги подкосились. На мгновение возникло желание бежать, но не доставало сил, ноги будто вросли в снег и, сам не зная как, он громко вскрикнул:

— Кто это?

— Человек. — густым низким голосом ответила фигура. — А ты кто?

— Нищий я, сирота, — пробормотал мальчик.

— Не бойся, хлопчик, я не трону тебя, — успокоил голос.

Плотный коренастый человек в полушубке и надвинутой на глаза папахе подошел и заглянул мальчику в лицо.

— Ты, Василек?

— Дядя Карпо! — задыхаясь от волнения, воскликнул Василек.

— Я самый, — тихо отозвался Карп Данилович.

Он был поражен, встретив мальчика в такое позднее время в глуши.

— Что ты тут делаешь?

— А вы? — вместо ответа спросил Василек. Карп Данилович нагнулся над мальчиком.

— Ушел от жандармов и вот блукаю по лесу, может, Парфушу встречу. Не знаю, где он теперь, — добавил со вздохом.

— Раз ушел, значит — не пропадет, — ободряюще промолвил Василек.

— Кто его знает, — как бы про себя проговорил Гречаный, — ночью при налете на жандармов бой у них был с румынами. Ранить могли.

До поздней ночи, охваченный тревогой, бродил Карп Данилович в надежде встретить сына. Несколько раз выходил он из чащи на опушку и, не отрывая взора, подолгу смотрел через речку на бугор, за которым виднелась крыша его хаты. И с тяжелой думой на сердце снова, уходил в лес. Не раз он подходил к серебряной поляне и искал на снегу свежие следы. Но заснеженный лес угрюмо хранил молчание.

— Далеко идешь? — спросил Карп Данилович.

В ином случае Василек не сказал бы, куда и зачем он идет. Но он знал, что дядя Карпо заодно с Парфентием. Мальчик, торопясь, как бы экономя дорогое время, рассказал о том, что было днем в квартире Шелковникова в Саврани, о посещении деда Григория Клименко, о предстоящей встрече с Владимиром Степановичем.

— А где это? — с нетерпением спросил Гречаный.

— Здесь на речке, в камышах.

Они пошли вдоль берега, держась высокой темной громады леса. Карп Гречаный был несказанно обрадован встречей с мальчиком. До этой минуты он не знал, на что решиться и что предпринять. Унеся с собой тяжелую думу о семье, схваченной жандармами, он долго бродил по лесу. Он думал уйти в савранские леса к партизанам. Но смутная надежда встретить Парфентия и уйти вместе с ним тормозила это намерение. Теперь, после рассказа Василька, ему стало ясно, что выход, который он мучительно искал, найден. Волнение сменилось успокоенностью оттого, что рядом с ним будет руководитель, представитель партии, которой он, беспартийный колхозник Карп Гречаный, был предан, в силу которой он безгранично верил.

Осторожно пробирались они по глубокому снегу вдоль берега. Миновав остров, остановились. На противоположной стороне реки были густые заросли камышей. Зимой они заметно поредели, но все же в них можно было укрыться.

Василек остановился и тихо дернул за рукав Карпа Даниловича. Некоторое время они стояли, слушая. Затем мальчик сложил ладони трубочкой, приставил к губам и два раза свистнул.

Через некоторый промежуток времени послышался четырехкратный свист.

— Есть, — еле слышно прошептал Василек и снова повторил свист.

Из камышей вышел человек и остановился.

— Владимир Степанович, — тихо позвал мальчик.

И только на голос Моргуненко решительно подошел.

— Карп Данилович?

— Он самый.

— Я сразу побоялся подойти. Вижу — двое, и не пойму, в чем дело. Думаю, не подвох ли?

— Вот, — указал Карп Данилович на Василька, — привел меня к вам. Примете?

— С большой радостью, — ответил учитель. Двое мужчин обнялись.

— Вы с нами?

— Больше мне не с кем.

Василек стоял довольный и гордый Он подробно доложил учителю обо всем, что узнал в Крымке.