— «И жизнь — страдание, и смерть — страдание. Нет смысла ни возмущаться, ни бороться. Поняв это, следует равнодушно взирать на все» — так сказал мне на прощание Зенон, — закончил свой рассказ о Зеноне Китийском Колот.
— И ты ему ничего не ответил на это? — спросил Колота Идоменей.
— Нет, — сказал Колот.
— Почему?
— Потому что возле нас не было слушателей.
— Даже Клеанфа?[26] — спросил Гермарх.
— Даже Клеанфа, — ответил Колот. — Клеанф помогает скифам, зарабатывая свои гроши…
Наступило молчание, и все стали поглядывать на Эпикура, ожидая, заговорит ли он. Но Эпикур не видел, что друзья поглядывают на него, потому что сидел, глубоко задумавшись. Солнечные блики прыгали по его коленям, по крупным усталым рукам, лежавшим на коленях, бросали позолоту на серебро его волос и бороды. Те из друзей, кто знал Эпикура давно, видели, как он постарел, как впали его щеки и заострились скулы. Глубокие тени залегли у его глаз, а через лоб от виска до виска невидимый пахарь проложил две темные борозды.
Гермарх, сидевший рядом с Эпикуром, коснулся рукой его плеча и сказал:
— Все хотят знать, о чем ты думаешь, Эпикур.
Гермарх — ровесник Эпикура. И знают они друг друга давно. Встретились на Лесбосе, в Митилене, куда однажды судьба занесла Эпикура на долгом пути из Лампсака в Афины. Гермарх также сед, как и Эпикур, и даже похож на него: такой же высокий и немного нескладный, такой же длиннолицый, носит точно такую же трость, как у Эпикура, — он сам эти трости вырезал из орехового дерева. И говорит он, подражая Эпикуру, просто и грубовато, и добротою вполне может сравниться с ним. Оба они в юности познали, что такое бедность, оба выбились из невежества и безвестности только своими стараниями, оба поглядывают друг на друга, когда говорят, ожидая похвалы или осуждения. Но вот разница: Гермарх обязан своей судьбой Эпикуру, Эпикур увлек Гермарха своим учением, Эпикур приютил Гермарха в своем доме. Гермарх же своей преданностью и любовью к Эпикуру заслужил того, что Эпикур ни разу, ни словом, ни намеком, не напомнил ему о том, чем он, Гермарх, обязан Эпикуру. Они — друзья. По праву старого друга Гермарх коснулся плеча Эпикура и вывел его из задумчивости, напомнив о себе и своих товарищах.
— Все хотят знать, о чем ты думаешь, Эпикур, — повторил Гермарх, когда Эпикур взглянул на него.
— Пусты слова того философа, — сказал Эпикур, — которыми не врачуется никакое страдание человека. Вы говорите о страданиях людей и страдаете душой. Зенон Китийский сказал бы, что это дурно, так как сострадание и участливость — неразумны. Но вот Клеанф помогает скифам разве только ради денег? Разве он совсем лишен сострадания к несчастным? Дурно поступает тот, кто хочет, подобно Зенону, побороть разумом природу человека так, чтобы в человеке не осталось ничего живого. Страдание — боль. А боль — не есть благо, скажут некоторые. Но эта боль, скажу я, обнаруживает в нас жизнь души, ее способность к участию в делах других людей, ее расположение к дружбе с другими людьми. Такую боль мы должны предпочесть не только отсутствию боли, но и наслаждению. Потому что эта боль обещает нам полную радостей жизнь, которую мы обретаем в дружбе. Бесстрастие Зенона Китийского, которое он выказывает теперь, равнодушно взирая на несчастья афинян, сродни самоубийству. Самый бесстрастный человек — мертвый. К тому же он, кажется, и самый добродетельный, так как не может причинить зла ни себе, ни другим… Я призываю вас заботиться друг о друге и о близких своих, — сказал Эпикур после небольшой паузы. — Избавляя других от страданий, мы продолжаем делать то, чему я вас учил: устранять собственную боль.
Уже заканчивая эту короткую речь, Эпикур увидел, что к ним приближается Федрия. Она была возбуждена, что-то выкрикивала и махала руками. Первым ее словом, которое уловил Эпикур, было слово «скифы». Эпикур поднялся с камня. Увидев его, Федрия закричала:
— Они ломятся в ворота! Они требуют, чтобы их впустили! Они говорят, что в нашем саду есть мертвецы… Иди к ним, Эпикур! Они грозятся выломать ворота! Иди к ним!
— Не кричи, Федрия, — сказал Эпикур, выйдя ей навстречу. — Это ошибка. Ты ведь знаешь, что у нас нет мертвецов…
Гермарх, Идоменей и Колот последовали за Эпикуром.
Четыре скифа в черных гиматиях и черных повязках на лицах, опоясанные мечами, стояли у ворот. Эпикур приказал привратнику отпереть калитку и вышел к ним.
— Я Эпикур, — сказал он. — Я владелец этой усадьбы.
— В твоем доме мертвые, — сказал Эпикуру скиф, стоящий впереди других. — Прикажи своим людям впустить нас, иначе мы обнажим мечи.
— В моем доме нет мертвых, — твердо ответил Эпикур. — И все люди, скрывающиеся здесь, здоровы.
— Мы должны убедиться в этом сами, — сказал все тот же скиф, положив руку на меч. — Нам известны имена умерших.
— Кто же они? — спросил Эпикур.
— Метродор и Полиэн из Лампсака. Говорят, ты прячешь их тела от сожжения…
— Ложь! — закричал Эпикур. — Это ложь! — и замахнулся было на скифа палкой, но Колот и Идоменей удержали его.
— Тогда пусть Метродор и Полиэн выйдут к нам, — потребовал скиф.
— Но их нет, — сказал за Эпикура Колот. — И Метродор, и Полиэн в Пирее. Клянусь богами Олимпа…
— Кто вас послал? — спросил Идоменей. — Назовите имя человека, который вас послал!
— Откуда вам известны имена Метродора и Полиэна? — подступил к скифам Колот.
— Или мы обнажим мечи, или вы впустите нас, — сказал скиф, стоявший впереди других. — Нам приказано применять силу!
— Пусть войдут, — разрешил Эпикур. — Пифагор сказал: кого назвали мертвым при жизни, того не переживут сказавшие так. Пусть войдут. Пропустите их, — приказал Эпикур людям, собравшимся у ворот.
— Говорят, что для вас смерть — праздник, — сказал, остановившись рядом с Эпикуром, все тот же скиф. — Говорят, вы радуетесь смерти и пируете над телами умерших. Вот и на доске у вас написано: «…здесь удовольствие — высшее благо». Так ли это?
— Я разрешил тебе войти в дом, но я не разрешал тебе лезть мне в душу, — сказал Эпикур и отошел в сторону, давая дорогу скифам.
— Они занесут к нам заразу, — запричитала Федрия, когда скифы направились к домам. — Это наша смерть!.. Это твои враги, Эпикур, послали к тебе смерть…
После ухода скифов Федрия вместе с помощниками снова принялась окуривать помещения и поливать полы кипятком, в котором варили полынь. Запахом полыни наполнился весь сад. Даже вода в роднике, казалось, стала пахнуть полынью.
— Надо работать, — сказал друзьям Эпикур. — Безделье утомляет душу.
Сам он поднялся к винограднику и принялся подвязывать лозы, которые склонились к земле под тяжестью гроздей. И хотя ему трудно было нагибаться — по-прежнему болела спина, — он не давал себе передышки, работал, обжигаемый солнцем и соленым потом.
Конечно, скифов прислали его враги, думалось ему. И не с тем, разумеется, чтобы внести в его дом смерть. А для того, чтобы смутить его, причинить боль, испугать мыслью о возможной смерти Метродора и Полиэна. И все та же гнусная ложь: будто он и его друзья устраивают праздничные пиршества по любому поводу, даже по поводу смерти близких.
Эпикур распрямился и вздохнул, глядя в сторону городских ворот, откуда начиналась дорога в Пирей, где затерялись Метродор и Полиэн. Эпикур постоянно и с тревогой думал о них.
«Но что мне мешает отправиться в Пирей и разыскать их?» — спросил себя Эпикур. И тут же вспомнил о своей болезни. Это она мешала ему. Мешала ходить, мешала работать. Он приложил руку к тому месту, где жила боль, прислушался и не обнаружил ее. Он нагнулся, потом выпрямился, потом сделал несколько быстрых шагов и понял, что боль покинула его. Он вздохнул, на этот раз с облегчением, и вытер подолом гиматия пот с лица. «Теперь я немедленно отправлюсь в Пирей», — сказал он себе. И причиной такого решения было не столько то, что утихла боль, сколько то, что мысль о возможной беде, которая настигла в Пирее Метродора и Полиэна, эта новая, душевная боль пересилила и заглушила старую, телесную.
