Они пошли в сторону маяка. Чума свирепствовала и здесь. Из-за глухих оград то и дело доносились горестные крики и причитания. Длинные повозки, сопровождаемые факелоносцами, громыхали колесами по булыжникам, увозя мертвых. И тем разительнее, тем безумнее была музыка, которая вдруг вырывалась из-за распахнувшихся дверей, когда Эпикур и Колот вышли на улицу, в дальнем конце которой светился маяк. Авлос[42], кифара и барабан не могли заглушить топот ног танцующих. Им сопутствовал веселый гомон, задорные выкрики. Над дверью висел цветной фонарь, а на деревьях, чьи вершины поднимались над стеной ограды, раскачивались желтые и зеленые светящиеся шары. Две вакханки с распущенными волосами выбежали из дверей и преградили путь Эпикуру и Колоту.

— Кто веселится, не умрет, — сказала одна из них, обнимая Колота.

— Чума боится музыки и вина, — сказала другая.

— Вот и торопитесь к веселью и музыке, — ответил Эпикур. — А мы торопимся к друзьям.

Дом Кериба стоял в самом конце улицы. Дальше был пустырь, а за пустырем на высокой каменной башне горел огонь — Сунийский маяк.

Колот постучал молотком в ворота. Никто не вышел и не отозвался. Пришлось стучать еще и еще. Наконец появился привратник, опоясанный мечом, с фонарем в руке.

— Кто такие? — спросил он, грозно глядя на Эпикура и Колота. — Кого ищете?

— Ищем дом Кериба, — ответил Эпикур. — Нужен Кериб. Скажи, что пришли Эпикур и Колот из Афин, друзья Метродора и Полиэна.

Привратник ушел и вскоре вернулся вместе с хозяином дома — купцом Керибом.

— Хайре, Кериб! — сказал купцу Эпикур. — Мы ищем Метродора и Полиэна. Не здесь ли они?

— Здесь, — ответил Кериб.

Это был невысокий, очень худой и лысый человек. Узнав, что с ним говорит философ Эпикур, Кериб протянул ему руки, обнял его и сказал, счастливо улыбаясь:

— Хайре, Эпикур! Слава даже чуме, если она привела в мой дом такого гостя. Хайре, Колот! — повернулся он к Колоту. — И тебя я приветствую с радостью, потому что знаю и тебя. Входите, входите!

Эпикур и Колот вошли во двор, и раб запер ворота.

— А где же Метродор и Полиэн? — спросил Кериба Эпикур.

— Здесь они, здесь, — ответил со вздохом Кериб. — Полиэн плачет, а Метродор утешает его.

— Почему плачет Полиэн?

— Кораблю, на котором приплыл Лавр, сын Полиэна, македонцы не дали пристать. И теперь Полиэн боится, что умрет, не повидав сына.

— Разве Полиэн болен? — с тревогой спросил Эпикур.

— Нет. Но болезнь нынче везде. В доме, который на другой стороне улицы, умерли все… — добавил он шепотом.

Увидев Эпикура, Метродор заплакал от радости. Бросившись ему навстречу, он принялся обнимать и целовать своего учителя. А когда Эпикур приказал ему успокоиться, стал бранить себя за то, что заставил Эпикура проделать путь от Афин до Пирея, и за многое другое, в чем считал себя виноватым перед ним. А потом стал оправдываться: не мог оставить Полиэна в тревоге, боялся принести чуму в сад Эпикура, не устоял перед просьбой Кериба, который сказал, что без Метродора если и не умрет от чумы, то умрет от страха перед чумой…

— Одно счастье убивает все беды, — успокоил Метродора Эпикур. — Мы снова вместе, а все другое надо забыть. Успокойся и ты, — сказал он Полиэну. — В том, что сына нет с тобой, — благо. Будь он здесь, ему угрожала бы смерть. Можно пожертвовать свиданием с сыном ради его жизни. А если ты умрешь, о тебе поплачет твой сын…

Кериб, ранее опасавшийся того, что Метродор и Полиэн покинут его дом и оставят его одного, был вдвойне рад приходу Эпикура и Колота.

— Дом полон дорогих гостей! — кричал он на нерасторопных слуг. — Никто в Пирее не может похвастаться сейчас гостями, а такими гостями, как у меня, тем более. Зажигайте все лампионы! Несите из кладовых лучшее вино! Разжигайте костры под котлами. Быстро! Быстро! — Он шумно носился по дому и по двору, потом на мгновение появлялся в комнате, где сидели гости, чтобы улыбнуться им и хлопнуть в ладоши от счастья, и убегал снова.

Пир начали, как и подобает хорошим пирам, с обильной и вкусной еды.

А когда гости насытились, Кериб приказал принести кратеры с вином.

— Впереди целая ночь, — сказал Кериб гостям, занимая ложе, стоявшее рядом с ложем Эпикура, самого дорогого гостя. Вина же нам хватит на тысячу ночей. Хайре, друзья!

— Хайре, Кериб! — громко откликнулись Метродор и Колот. Полиэн по-прежнему был грустен и промолчал.

Эпикур дружелюбно посмотрел на веселого и суетливого Кериба и кивнул ему, сказав:

— Поставь у ворот надежную охрану: боюсь, что ночью будут беспорядки. Хайре, Кериб.

Это слово «хайре» Эпикур произносил редко и без охоты, так как считал, что не радости надо желать человеку, а покоя — свободы от страданий тела и от смятений души, безболезненности и безмятежности. Более всего — безмятежности, потому что душевная боль хуже телесной: тело мучится лишь бурями настоящего, а душа — и прошлого, и настоящего, и будущего. Радость и наслаждение легко приходят к человеку безмятежному и здоровому, ему достаточно лишь пожелать этого. А к тому, кто болен, кто в горе, радость редко стучится в дверь…

Эпикур лишь пригубил чашу с вином и поставил ее на столик, стоявший рядом с его ложем, — самый красивый из всех, какие были принесены в комнату: поверхность его была украшена золотыми и перламутровыми пластинами, рисунками, выполненными лаком, и вкраплениями разноцветных камней. Эпикур провел по гладкой поверхности стола ладонью и сказал:

— Какая радость для глаз…

— Разве ты не презираешь роскошь? — спросил Кериб. — Разве ты не разделяешь мнения киников, что люди должны жить в нищете? Я суетный человек, живу, как все, и не следую никакой философии, Эпикур. Но мудрецы должны во всем следовать своей мудрости.

— Мудрость доступна всем, Кериб, — ответил Эпикур. — И стыдно хвастаться своим неразумием. Суета — дочь зависти и ненависти. С помощью же разума человек поднимается выше этого. А лучше ли это, посуди сам: мудрец всегда счастлив. Всегда ли счастлив ты, Кериб?

Кериб задумался, зачерпнул из кратера вина и выпил полную чашу. Потом усмехнулся и сказал:

— Я хотел соврать тебе, Эпикур, и сказать, что счастье не только во всезнании, но и в полном неведении. Но потом я подумал, что полного неведения не бывает и что мы не можем жить так, как живет трава. Две вещи мы знаем неизменно: что родились и что умрем. Неведение же всего прочего лишь усугубляет наше грустное знание, потому что мы все время терзаемся вопросами: что случится с нами завтра, что принесет нам радость, что страдания, когда придет наша смерть, что ее принесет — болезнь, землетрясение, молния, пожар, морская пучина, человек, голод, обжорство, падение, укус животного, измена друга, казнь… Что еще? Еще боги, Эпикур, которые правят этим миром по произволу. Так страдает неведение при жизни, боясь того, что будет после смерти.

— Ты хорошо сказал, Кериб, — похвалил хозяина Эпикур. — Кто понял, как дурно быть неразумным, сделал первый и самый трудный шаг к разумению. Если бы неведение рассеивало страх ума относительно небесных явлений и действий людей, то глупцы не заслуживали бы никакого порицания. Увы, и глупцов терзают подозрения, не имеют ли к ним какого-либо отношения небесные явления, смерть и действия других людей. Нельзя рассеивать страх о самом главном, не постигнув природы Вселенной.

Кто-то из слуг, стоя в дверях, поманил рукой кравчего. Тот удалился, но вскоре вернулся, затем, подойдя к Керибу, склонился над ним и что-то прошептал ему на ухо. Кериб вздохнул и объявил;

— Горит дом купца Накте́ра.

Это был тот самый дом, в котором, как сказал Эпикуру при встрече Кериб, все умерли. Он стоял на другой стороне улицы, против дома Кериба. Когда Кериб и все его гости вышли во двор, пламя охватило уже всю кровлю дома Нактера. Снопы искр взмывали над языками пламени в ночное небо, слышался треск и грохот, крики сбежавшихся людей. Надо было гасить пламя, но, кажется, никто ничего не делал для этого. И никто не стремился спасти что-либо из того, что было в доме: ведь все его обитатели умерли от чумы. И дом, должно быть, был подожжен преднамеренно, как пристанище болезни.