Амангельды продал ему его же собственный табун.

Хитросплетения степных интриг были знакомы выросшему в здешних местах Ивану Григорьевичу. Но и он удивился тому, как связаны совершенно разрозненные на первый взгляд люди. Оказывается, старик Бектасов не мог простить Яйцеголовому его дружбы с отцом Борисом, нынешним оренбургским архиереем. А сын Бектасова учился у муллы Асима, который нынче известен во всем мусульманском мире и был даже на торжествах по случаю коронации государя императора на Ходынке, где ему в толпе и панике сломали ногу. Более того, оказывается, именно Яйцеголовый как старший родич принудил креститься своего батрака Бейшару. Боже, до чего все перепутано в этом мире, до чего все люди между собой связаны.

— Удербаев арестован и находится под следствием, — сказал Яйцеголовому Ткаченко. — Нам он интересен не сам по себе, а только своими связями. Вы упомянули Бектасова, продолжайте.

Вообще-то, следовало ожидать косвенного и тайного участия киргизской администрации в антиправительственных акциях: так она повышала себе цену одновременно вверху и внизу.

— Скажите, — прищурился старик. — Сами скажите, разве Бектасов Калдыбай — это царь, чтобы власть передавать по наследству? Сначала был один Бектасов… Между прочим, этот Смаил Бектасов тоже ездит к русской учительнице, у него две дочери учатся русскому языку. Она толстая и красивая, к ней многие ездят…

— Удербаев женат? — спросил Ткаченко.

— Двое детей, такие же бандиты растут. — Старик плюнул на пол. — Он благодаря дружбе с Бектасовыми хорошо живет, он лучше меня живет, он богаче меня, он сильнее меня; у меня совсем денег нет.

Двадцать пять рублей разрешил полковник Новожилкин выдать своему старому агенту Кенжебаю Байсакалову. Деньги эти были приготовлены, и расписка лежала среди бумаг, но Ткаченко не спешил, он полагал, что из старика следует вытягивать все до конца. Только дурак думает, что молоко можно долго сохранять в вымени у коровы.

Старик сильно устал и выглядел еще более жалко; камча в его руках не играла, не прыгала. Бывший бай рассказывал, как у него угоняли скот, как вытеснили с пастбищ, как оскорбляли. Еще он говорил о начальнике из Петербурга, который был здесь двадцать лет назад и все записывал и расспрашивал, а теперь опять приезжал, ездил по степи вместе с Амангельды, охотился… Может, он и подучил устроить драку на ярмарке.

Речь шла о наезжающем в степь профессоре Петербургского университета Семикрасове. Ткаченко понял это не сразу. Глупо думать, будто столичный профессор может подстрекать к драке на ярмарке, но для изучения самой крамольной паутины сведения были немаловажные. И еще вырисовывался облик этого самого Удербаева: с Токаревыми дружен, с волостным кунак, на ярмарке бандит, собой, как видно, молодец, если в степи хотят верить его связи с русской учительницей. Интересно, что Семикрасов в проводники и спутники по охоте тоже выбрал именно Удербаева. Выходит, прав господин полковник — основная фигура именно Удербаев Амангельды.

…Кенжебай ехал домой довольный. Двадцать пять рублей — большие деньги, от русского начальника получил, Амангельды и Бектасовым досадил как мог и был рад к тому же, что голубоглазый русский чиновник отвлекся и перестал спрашивать про Кейки. Про Кейки и про учителя Колдырева. Пусть все валится на Амангельды и на его дружков. Так хорошо получается.

Русский учитель сам виноват во всем. Зачем сунулся в это дело, грозил полиции сообщить? Минжановы этого не терпят.

Голосянкин перебрался в Тургай лет десять назад. Портняжничать он давно бросил, жил, как говорили, на капитал, полученный в наследство от матери, а здесь собирал у местных жителей всякую экзотическую домашнюю утварь, люльки, узорные кошмы, скупал кустарные девичьи украшения и все это посылал куда-то, говорили, в какие-то музеи. Все свободное время Петр Николаевич тратил на изготовление диковинных чучел. Для мастерской своей выбрал самую большую и удобную комнату, которая одной дверью выходила в спальню, а другой в столовую, отчего запах повсюду в доме стоял отвратительный.

К Голосянкиным Ткаченко приехал вечером, его встретили радушно, Людмила зачирикала, защебетала, Петр Николаевич вальяжно басил. Сперва на стол поставили самовар, потом осведомились, не хочет ли гость кофею; покупные вина стояли на столе вперемежку с настойками домашнего приготовления. Пить Ткаченко ничего не стал, только за компанию с хозяином пригубил чуть-чуть из хрустальной рюмки, а к еде отнесся внимательно, ибо в аулах слегка оголодал по причине непреодолимой брезгливости.

— Сестру еще не видели? — как бы между прочим осведомилась Людмила. — Она, по всей видимости, хорошо живет, собой довольна и старых друзей вовсе забыла. А ведь ее взлет с нас начался, и книги-то она впервые у нас увидела… Ваша сестрица в глубине души человек добрый, простой, но муж и жена — одна сатана. Он нос задирает — и она важничает, он с киргизами якшается — и она заодно. А это до добра не доведет. Вот, к примеру, история бедолаги Колдырева. У нас слух был, что погиб он потому, что, не доверяясь полицейскому следствию, затеял свое следствие против тех, кто над девочкой-сироткой из школы надругался. Это исмурзинская девочка, он ее к Варваре Григорьевне когда-то направил. Не всем слухам верь, но не зря же девчонка удавилась в тринадцать-то лет. Мы все взрослые люди. Вот я и спрашиваю вашу Варвару Григорьевну про это: что, мол, правду ли говорят, будто ученицу какой-то джигит поймал, когда она в поле цветы собирала? Вы знаете, что она мне ответила? Она сказала, что это трагедия, что девочка-де была чистейшим существом и она не считает возможным продолжать разговор, начатый в таком тоне. Вот и этот Лукьян Васильевич по молодости лет тоже воспринял обычный случай как шекспировскую трагедию. С тысячами женщин такое случалось, с тысячами еще случится, и в петлю соваться можно только по глупости. Поверьте мне, я все про это понимаю, я такое видела…

Ткаченко отметил про себя, что обывателей больше всего интересует именно убийство Колдырева и все связывают его с самоубийством девчонки из женской уездной школы. Манит к себе «клубничка». Вспомнил он и про то, как забеспокоился длинноголовый соглядатай, когда его спросили про Кейки.

— А не кажется ли вам, что с этим может быть связан кое-кто из уже арестованных зачинщиков? Например, Удербаев Амангельды.

— Это исключено, — категорически возразил до сих пор усмешливо молчавший Петр Николаевич. — Я его хорошо знаю, он охотник, рыцарь, если хотите, местный Робин Гуд, он на зверства не способен. Кроме того, у него сейчас тяга к цивилизации, видите ли, и на этой почва близость с господином Токаревым и Варварой Григорьевной, Я, между нами говоря, готов допустить, что Лукьян Васильевич сам виноват. Кого-нибудь ударил, ввязался в драку на стороне солдат и пострадал зазря. Может быть, конечно, и то, про что моя супруга так любит порассуждать.

Разговор вновь перекинулся на Токаревых. Людмила стала говорить про «типично русскую красоту» Варвары Григорьевны и намекала на то, что столь славный джигит, как Удербаев, опасен в доме, где муж занят книгами, брошюрками и бесплатной адвокатской практикой.

— Не беспокойся, Людочка, понапрасну! Толстовцам ничего не опасно: ведь они всегда готовы подставлять вторую щеку, когда схлопочут по первой, — пробасил Голосянкин.

Все это не нравилось Ивану Григорьевичу, а бесконечные намеки на связь его родной сестры с ныне арестованным киргизом просто злили. Ткаченко нарочно стал зевать и часто моргать.

Постелили ему в столовой на широком диване. Он принялся еще раз перечитывать то, что относилось к цели командировки. Прежде всего опять взялся за «Тургайскую газету». Было в писаниях Бирюкова что-то притягательное, подкупающее то ли глупостью, то ли наивностью.

«Бегу… навстречу командир и за ним несколько вооруженных винтовками казаков спешат к мосту; тут заметил вышедшего к воротам судью и сообщил ему о происшествии. Идти туда он, видимо, не решался и мялся. „Пока я ничего не вижу“, — говорил он. Я убедил наконец его, что дело очень серьезное, предлагал ему себя в провожатые и уверял, что его присутствие произведет на толпу впечатление и что уже есть раненые и вызваны войска. Вдруг послышался выстрел, а затем раскатом другой из трех или четырех ружей. Детям и женщинам закричали: „Спасайтесь от шальных пуль за стены домов“; казаки же — прасолы — стали говорить, что и им нужно просить у начальства ружей.