Летом 1946 года в торжественной обстановке, в присутствии почетных гостей из Москвы, под звуки духового марша состоялась церемония закладки реактора «А» («Аннушки»).

По сигналу Раппопорта десятки солдат энергично заработали кирками и кувалдами, вгрызаясь в скальный грунт, театрально начав рыть котлован для будущего реактора.

Гости похлопали в ладошки и разъехались. Солдаты тут же побросали на землю рабочий инструмент. На следующий день для продолжения работы сюда пришла пешим маршем тысяча заключенных.

В конце 1946 года рядом с котлованом был заложен фундамент для надземного трехэтажного здания управления, в котором должны были разместиться кабинеты для руководящего персонала, лаборатории, рабочие помещения различных служб и, самое главное, — пультовое помещение № 15 с приборным щитом и пультом управления.

Работая практически круглосуточно на износ, Раппопорт и Быстрое с треском провалили срок ввода завода, установленный приказом Ванникова и решением Специального комитета.

Срок был заведомо нереален. Корректировка его была так же неизбежна, как и наказание «виновных».

В мае 1947 года Берия направил в плутониевую зону комиссию для проверки хода строительства и выявления причин отставания.

В комиссию вошли: научный руководитель строящегося комбината Курчатов, начальник отдела Госплана Борисов, начальник Глав-промстроя Комаровский и представители МВД.

Промышленная новостройка предстала перед членами комиссии в виде вырытого в скальной породе котлована. Он представлял собой усеченный конус основанием вверх, с диаметром на поверхности земли 110 метров. Глубина котлована составила 54 метра.

Комиссия отметила очень низкий уровень механизации земляных работ, малый объем бетонных работ на объекте «А», а также такой «вопиющий» факт, что на строительстве объекта «А» работает только 5700 строителей из общего числа 31 000.

8 июля 1947 года в плутониевую зону для личной инспекции прибыл Берия.

Он выслушал доклад членов комиссии; уполномоченного Совета Министров И.М. Ткаченко, командированного в плутониевую зону на все время строительства для контроля за ходом работ; заместителя министра внутренних дел В.В. Чернышева, проживавшего в зоне с февраля 1947 года и наделенного полномочиями решающего арбитра по всем спорным вопросам.

Все они находили целесообразным замену Раппопорта на более опытного строителя. Предлагали Михаила Михайловича Царевского, тоже из Главпромстроя. Упорно возражал им один Завенягин.

9 июля, на следующий день после приезда в зону, Берия поставил на отчете комиссии краткую резолюцию для главы МВД Кругло-ва: «Надо немедленно назначить М.М. Царевского». Вместо Быстро-ва директором комбината был назначен Ефим Павлович Славский.

Темп работ после посещения Берия вырос. В мае-июне на стройку поступало примерно 150 вагонов с различными грузами для обеспечения монтажных работ на объекте «А». В августе 1947 года поступило 800 вагонов. Общее число строителей превысило 40 тысяч. Большая часть из них была брошена на авральное строительство атомного первенца — реактора «А».

К началу осени строительная площадка объекта «А» напоминала человеческий муравейник. С раннего утра до поздней ночи и с поздней ночи до самого утра, посменно заменяя друг друга, в котловане копошились несколько тысяч одновременно.

Внутри котлована шли масштабные бетонные работы, готовились несущие конструкции под монтаж графитовой кладки — главной, центральной детали реактора.

На поверхности достраивались стены управленческого корпуса. Монтировались этажные перекрытия, лестничные клетки и лифтовые шахты, кабельные полуэтажи и коридоры. Отстраивались кабинеты и рабочие помещения.

В зону объекта для отделочных работ начали выводить женщин-заключенных. Невообразимый хаос и изнуряющий темп строительства напоминали настоящий ад. Несмотря на героические усилия, монтаж самого реактора отставал от вновь и вновь назначаемых сроков ввода.

Осенью 1947 года увеличился набор вольнонаемных специалистов: сварщиков, слесарей-ремонтников, электриков.

Многие рабочие высокой квалификации и с чистыми анкетными данными набирались в областном Челябинске, в частности, на тракторном заводе.

Эти рабочие не имели понятия о назначении «важного производственного объекта». Некоторые соблазнялись обещаниями высокой зарплаты и предоставлением отдельного благоустроенного жилья. Другие подталкивались к подписанию трудового соглашения патриотическим порывом, желанием достойно послужить своей партии и стране в тяжелое послевоенное время. Именно в этот набор попал в плутониевую зону бывший фронтовик и классный специалист по запорной арматуре Николай Михайлович Кузнецов.

На собственную одинокую судьбу Николай Михайлович Кузнецов никогда не жаловался. Ни в душе, ни вслух. И не завидовал другой, более удачливой. По его разумению, Советская власть дала ему, бедному крестьянскому пацану, почти все, о чем он мог мечтать. И все почти задаром, ничего не требуя взамен…

Когда классовые события докатились в 1918 году до его родной деревни, Кузнецову не было и пятнадцати.

По призыву души он активно помогал местному комбеду в борьбе с кулаками, попами и белогвардейцами. Позже, в красноармейском отряде, вступил в почетные ряды большевистской партии, обещавшей всем сочувствующим трудящимся просветление и всемерное благополучие.

После гражданской окончил с некоторым напряжением школу рабочей молодежи и поехал в Москву поступать в профтехучилище, которое обещало общежитие успевающим по всем предметам. Вышел из него созревшим специалистом широкого профиля по регулирующей и запорной арматуре: задвижкам, клапанам и пр. На Дорогомиловском заводе Кузнецов вскоре превратился в квалифицированного рабочего шестого разряда, ударника пятилетки и члена профкома по воспитательной работе с молодежью. После пятнадцати лет показательного труда он получил в личное распоряжение вполне приличную восьмиметровую комнату в пятикомнатной коммуналке. К сожалению, нестандартная внешность, испорченная крупным носом и тяжелым подбородком с двумя шрамами, а также принципиальный характер не способствовали благополучному разрешению семейного вопроса: так и остался бобылем.

В 1941 году Кузнецов пошел добровольцем в Московское ополчение и, к своему собственному удивлению, остался жив. Прошел всю войну, не затронутый ни пулями, ни осколками, хотя пару раз контузило со снижением природного слуха. А ранен был уже после окончания войны, в Берлине, какой-то шальной пулей неизвестного происхождения. Может, и свой по пьянке пальнул. Ранен Кузнецов был нетяжело, в левое плечо. Так, больше для памяти, чем для физического ущерба. Рука чуть усохла после этого случая, но работоспособность вполне сохранила.

Перед отправкой домой на его сержантской груди блестели три медали.

До посадки в товарные вагоны остатки их батальона выстроили на разрушенной, но чисто выметенной немецкими женщинами железнодорожной платформе. После расчета и пофамильной проверки команда на посадку задержалась. Ждали какого-то важного офицера из спецслужбы. Он приехал в сопровождении двух солдат на американском джипе. Обходя строй, офицер кричал сиплым голосом:

— Газо- и электросварщики… Механики-ремонтники… Электрики…

И еще, еще раз:

— Газо- и электросварщики… Механики-ремонтники… Электрики… Имеющие довоенный стаж работы по специальности. Повторяю… Имеющие довоенный стаж работы по специальности. Три шага вперед… арш!

Кузнецов мгновенно прикинул в уме, что его можно тоже отнести к механикам-ремонтникам, и шагнул вперед.

Их собрали в отдельную группу и через шесть часов отправили куда-то в товарном вагоне с двухэтажными нарами из толстых досок. Сопровождал их тот же сиплый офицер с двумя автоматчиками.

По дороге — 12 суток до Челябинска — офицер доходчиво объяснил им, что хотя все они и являются демобилизованными, Родина пока не имеет возможности отпустить их на вольную жизнь, а потому в порядке оргнабора направляет на временную работу по специальности на Восток.