В шатёр верчельского кондотьера ворвался приор бенедиктинцев отец Фаустино:

— Пресвятая богородица!.. Вставай, рыцарь! Лагерю грозит гибель!

Саломоне Коккарелло приподнял голову с кошмы.

— Говори толком, не трясись! Что случилось?

— Что случилось! Вы ещё спрашиваете… Я предупреждал. Жадность немцев погубит всех.

— Может быть, ты скажешь наконец, в чём дело? — спросил верчелец. — Вокруг, слава богу, тихо.

— Тихо?! Это тишина перед бурей! Мне донесли, что люди Амброджо собираются расправиться с Альбрехтом фон Кагелем и другими дворянами.

— И ты будишь меня из-за болтовни этих мошенников, — насмешливо прервал его старый воин. — Да германские рыцари одни могут перевешать всю их шайку.

— Вы ещё не знаете главного, — простонал приор. — Негодяи хотят впустить сюда еретиков.

— Вот как! — быстро поднимаясь, воскликнул Коккарелло. — Что же ты молчал? Надо схватить предателей!

— Это невозможно! — возразил священник. — Если напасть на них ночью, их поддержат ваши ополченцы. К тому же каждую минуту могут нагрянуть патарены.

— Клянусь кровью Иисуса, не ждать же, пока бунтовщики нападут первыми!

— Ещё можно предотвратить беду. Важно выиграть время, — сказал Фаустино. — Заставь поскорей барона освободить пленников, и я уговорю стрелков отказаться от их намерений.

— Пропади они пропадом, ты прав! Эй, паж, позвать ко мне тирольского барона! Да пусть поторопится.

Пока слуги и оруженосцы облачали кондотьера в доспехи, вернулся смущённый паж.

— Ваша милость, барон не хочет вставать. Он сказал, кто в нём нуждается, пусть сам приходит.

— Упрямый бес! Мы теряем драгоценные минуты! Буди рыцарей, я поговорю с немцем.

В сопровождении солдат предводитель крестоносцев направился к палатке барона. Альбрехт фон Кагель встретил его у входа:

— Чем могу служить высокому гостю?

— Почему ты не явился на зов? — строго оборвал тирольца Коккарелло. — Сейчас же выпусти взятых тобой стрелков.

— Himmel und Hölle![35] Чтобы я освободил воров! Объясни, что это значит!

— Теперь не время объяснять, барон! Делай, как я велю, иначе пожалеешь!

— Я никогда ни о чём не жалею, — надменно возразил Альбрехт фон Кагель. — С этими скотами поступлю так, как они того заслуживают. Кто может заставить меня отступить от рыцарского слова?

— Тогда пеняй на себя! Ты затягиваешь петлю на собственной шее.

Старый полководец махнул рукой и повернулся назад. В этот момент со стороны храма донеслись тревожные крики и звон мечей. Проклиная спесивого германца, кондотьер поспешил к своим.

Благодаря бдительности приора многие верчельские воины были уже на ногах и успели вооружиться. Наскоро построив людей в боевую колонну, Коккарелло повёл их к храму, откуда всё сильней доносился шум.

— Во имя креста и мадонны сомкните ряды! Развернуть знамя!

С громкими возгласами: «Верчелли! Верчелли! Бей отступников!» — рыцари ринулись вперёд.

Неожиданный контрудар сильного, хорошо сплочённого отряда вызвал в рядах нападавших замешательство. Почти овладевшие храмом и трапезной, стрелки после короткой схватки отступили. Коккарелло удалось освободить большую часть монастырского двора. Только ночная темнота, не дававшая возможности судить о численности противника, и боязнь потерять удобную позицию удержали верчельцев от преследования. Укрепившись вокруг храма, они стали трубить сбор, призывая к себе союзников.

Между тем по всему лагерю разнеслись воинственные кличи.

— Дольчино! Дольчино! Лонгино Каттанео! Амброджо Саломоне! — вторили в разных концах сотни глоток.

Не давая крестоносцам опомниться, братья врывались в палатки и шатры. Тяжёлые крестьянские топоры всюду сеяли смерть. Рыцари, оруженосцы, латники в панике метались между повозок, сталкиваясь и опрокидывая друг друга.

Не слишком стойкие в бою городские ополченцы с криками: «Нас предали!», «Измена!» — ринулись к коновязи, пытались захватить лошадей и спастись бегством. Но стоявшие поблизости швейцарцы и немецкие рейтары воспротивились их намерениям, пустив в ход пики и алебарды.

Шум боя заставил вскочить на ноги пленников барона, запертых в сарае у конюшни.

— Santo Dio[36], наши! — прислушиваясь к долетавшим снаружи крикам, произнёс один из стрелков. — Они напали на тирольцев.

— Вспомнили о нас! — радостно отозвался другой.

— Жаль, проклятый барон отрубил мне руку, — вздохнул седоусый воин. — Я ещё сам постоял бы за себя!

— А что, если германцы отобьют их? — с тревогой сказал прильнувший к двери пленник.

— Часовые ушли. Надо попробовать вырваться отсюда!

Стрелки сообща принялись выламывать дверь. Но запор не поддавался.

— Подождите, — остановил товарищей безрукий. — Мне с капитаном не раз приходилось уходить из монастырских клетей. У них слабое место — крыша. Ты, Витторе, полегче других. Стань на плечи к Оддоне и постарайся раздвинуть доски под черепицей.

Пленники последовали совету, и через несколько минут над их головой показался кусок звёздного неба. Помогая друг другу, все четверо выбрались на крышу.

— Да тут настоящее сражение! — озираясь, воскликнул приземистый крепыш Витторе. — Бой идёт по всему лагерю… Что с тобой, Марчеллино, ты не держишься на ногах?

— От потери крови… голова кружится, — прижимая к груди перетянутый ремнём обрубок руки, простонал раненый. — Бросьте меня… Спасайтесь сами.

— Ну нет, провалиться на месте, — заявил рослый бородач Аттилио. — Мы не оставим тебя!

— Вместе попали в беду — вместе выпутываться, — подтвердил Оддоне, подхватывая раненого.

— Гляди, братцы, — хмуро заметил Витторе, — немчура теснит наших. Швейцарцы построились в три ряда — ежом, теперь через их пики и мышь не проскочит.

— Эх, нет арбалетов, — сокрушённо тряхнул головой Аттилио. — С голыми руками не прорваться.

— Сюда бы Амброджо с его палицей, — прошептал Оддоне. — С капитаном мы бы не пропали!

— Сила тут не поможет, — сдерживая стон, проговорил Марчеллино. — Проберитесь к конюшне, подпалите сено… испуганные кони проложат путь лучше любой палицы.

Пленники с уважением посмотрели на старого воина.

— Блестящая мысль!

— Мы передавим тирольцев, как жаб на дороге!

Стрелки спустились вниз и кинулись к конюшне. План Марчеллино удался. Как только пламя охватило разбросанное по стойлам сено, лошади пришли в неистовство. Ломая перегородки, они понеслись к выходу. Аттилио и Оддоне, открывшие ворота, едва успели отскочить в сторону, чтобы не попасть под ноги обезумевших животных.

В темноте, где ещё шла стычка между ополченцами и рейтарами, поднялась настоящая буря. Ржание, стоны, проклятья потрясли ночь. Пронзительные вопли долго не смолкали в воздухе. Суеверный ужас объял стан католиков.

Тем временем Витторе, Аттилио и Оддоне, подхватив Марчеллино, поспешили подальше от пылавших конюшен. Вскоре они наткнулись на своих. Суматоха и пожар в расположении тирольцев привлекли туда отступивших от храма стрелков. В поисках лёгкой поживы солдаты во главе с капитаном деловито обшаривали рыцарские палатки.

Встреча вызвала бурную радость. Не обращая внимания на бушующее вокруг сражение, воины гурьбой обступили недавних пленников.

— Слава мадонне! Они целы!

— Недаром заварили кашу!

— Как же вам удалось вырваться?

— Отчего разбежались немцы?

Вопросы сыпались со всех сторон. Четверо беглецов еле успевали отвечать. Когда стали известны подробности побега, все принялись восхвалять находчивость Марчеллино.

Откуда-то, размахивая оружием, прибежали несколько стрелков.

— Скорей, капитан, не то упустим добычу. Барон и швейцарские рыцари прорываются к лесу.

— Как, негодяи хотят оставить нас с носом? Дьявол их побери! Мы не из тех, кого можно грабить в тёмную ночь!