Парвин не отходила от меня, не выпускала мою руку и все поглядывала в лицо, а сама так и светилась радостью.

«Боже мой, сколько испытаний выпало на ее долю.— подумал я,— сколько мук принесла ей любовь ко мне! Сумею ли я когда-нибудь сделать ее счастливой?»

— Ты не слушай тетю, Гусо,— словно прочитав мои мысли, с улыбкой сказала Парвин.— Конечно, я ждала тебя, но... я знала, что ты жив, что любишь меня и тоже ждешь встречи — что же еще нужно для счастья?

Я достал бусы, которые дал мне аббасабадский проводник, надел на шею, обнял ее, привлек к себе и поцеловал. И, как во дворе, она не отстранила меня...

— Спасибо тебе, любимая,— прошептал я и почувствовал, что голос мой дрогнул.— Я всегда... всегда... всегда буду любить тебя... одну!

— Будьте счастливы, дети мои!— растроганно проговорила тетя Хатитджа.— Аллах же видит, что вы заслужили счастье.

Она поставила перед нами угощенье: сладости и чай, а сама тихо вышла.

— Ну, расскажи, как ты жила, моя звездочка,— попросил я.— Каждый день вспоминал тебя, думал: вот сейчас моя Парвин проснулась, и солнечный зайчик играет на ее щеке... а сейчас читает мое письмо и улыбается... или плачет... Тебе было очень трудно здесь?

— Ничего, Гусо-джан, все позади. Главное — мы вместе,— ответила Парвин и прижалась щекой к моему плечу.— Я получила твое письмо и обрадовалась, что ты скоро приедешь в отпуск. А потом, когда началось тут — ты знаешь?.. Я испугалась: а вдруг вашу часть пошлют куда-нибудь сражаться...

— А нас прислали сюда...

— Так, значит, ты не в отпуск?— Парвин вскинула на меня свои большие глаза.— Ты будешь в бою?

— Не беспокойся, джаночка, еще ничего не известно. Сердар Моаззез не подчинился приказу правительства...

— Опять Моаззез,— проговорила она тихо.— Ты знаешь, как я ненавижу его, на нем кровь моего отца, на его совести гибель мамы...

— Ты знаешь об этом?— я обнял Парвин за плечи;— Ничего, возмездие настигнет злодея.

— Нет,— сказала она,— я сейчас думаю о другом... Я боюсь, что...— она запнулась, но я прижал ее к себе, подбадривал, и она договорила:— боюсь, что ты станешь его жертвой. Ведь Лачин его близкий родственник, и он не забыл, что я показала ему на дверь. И если будет случай...

— Не бойся,— сказал я, тронутый ее заботой обо мне,— если приведется случай, я сам воспользуюсь им.

Она снова прижалась ко мне.

— Береги себя, Гусо-джан, помни, что мне не жить без тебя. Хоть в разлуке, но только знать, что ты жив и помнишь обо мне... Ой! — вдруг спохватилась она.— Да ты совсем ничего не ешь! Угощайся, смотри, что приготовила тетя Хатитджа.

И действительно — на скатерти были лакомства, которых я давно не отведывал. Но мне было не до еды.

— До нас доходили слухи, что у вас тут были беспорядки,— сказал я,— мне так было боязно за всех вас...

— Да, «кровавую пятницу — джумас хунин...» долго будут помнить в Боджнурде,— вздохнула Парвин.— А дело было так... Солдаты обратились к начальству с требованием заплатить им положенное жалованье. Полковник Мехти-хан не только ответил отказом, но и расправился со смельчаками.

— Это тот самый Мехти-хан, который подавил восстание Гулам-Резы и Абдулали,— вставил я.

— Да, я знаю об этом,— печально продолжала Пар-вин.— Меня тогда особенно поразила история Джейран, невесты Абдулали. Когда руководители восстания были казнены, она ночью пришла на площадь, где был повешен ее жених, и выстрелила в себя. До утра она лежала у ног своего любимого... А Мехти-хану, видно, мало было крови. Он вызвал недовольных солдат к себе. Они пришли безоружные, были настроены мирно, думали договориться... А по ним по приказу полковника ударили пулеметы. Парни метались по двору, а ворота были уже закрыты, и пулемет поливал их свинцом. Все они, человек семьдесят, остались там, во дворе резиденции Мехти-хана... Весть об этом кровавом злодеянии всколыхнула весь Боджнурд. У телеграфного отделения собрались тысячи людей, мужчины и женщины. Каждый хотел поставить свою подпись под телеграммой на имя правительства. Я тоже была там. Ты не можешь себе представить, с каким гневом говорили люди о своеволии Мехти-хана, и если бы он осмелился явиться, его бы разорвали на части.

— И чем же все это кончилось? Парвин скорбно покачала головой.

— Расстрелянных солдат с почестями похоронили, а Мехти-хана будто бы арестовали и отправили в Мешхед. Да только никто не верит, что он будет наказан.

Я живо вспомнил, как сам было не оказался без вины виноватым, когда выступил в защиту оскорбленной девушки и сказал:

— Да, правительство охотно прощает богачей и только бедняков жестоко наказывает.

— Ну, а ты, Гусо,— сказала Парвин,— как ты жил все это время?

И тут большие часы в деревянном корпусе стали бить.

Мы с Парвин посмотрели на часы, и у меня все похолодело внутри — стрелки показывали двенадцать. Я вскочил.

— Мне надо бежать, любимая!.. В двенадцать я должен был быть уже в части. Иначе завтра подполковник не отпустит меня. И так не знаю, что он скажет. Я военный, а приказ — есть приказ.

Она тоже встала и обняла меня, но тут же отстранила.

— Иди, Гусо-джан, теперь-то я хоть буду спокойно спать, зная, что ты совсем рядом. И буду ждать тебя, любимый.

О, как трудно мне было оторваться от ее губ!..

В часть я прибежал запыхавшийся. Часовой поприветствовал меня и улыбнулся понимающе. Солдаты давно спали, только на скамеечке возле казармы я увидел одинокую фигуру и, приглядевшись, узнал Аббаса.

— А явился,— сказал он, поднимаясь мне навстречу— А я вот вышел подышать свежим воздухом.

Но я понял, что он ждал меня и, конечно же, волновался,— а вдруг меня сцапал патруль?..

— Ну, все в порядке, повидался со своей ненаглядной?— спросил Аббас, пытаясь под грубоватым тоном скрыть истинные чувства.— Не разлюбила она тебя?

Обняв друга за плечи, я сказал взволнованно:

— Если бы ты знал, как я счастлив, Аббас-джан! Наверное, на свете нет человека счастливее меня! Жаль только — время свидания пролетело как одно мгновенье...

Он засмеялся и похлопал меня по спине.

— Ничего, дружище, вот победим — тогда каждый день будешь глядеть на свою красавицу. На свадьбу-то хоть позовешь?

— Тебя — первого!

— Вот и спасибо. А теперь пойдем спать, скоро рассвет.

Легко сказать — спать. В эту ночь я так и не сомкнул глаз. «И Парвин, наверное, не спит,— думал я, улыбаясь в темноте.— Как затянулась наша разлука!..»

Утром меня вызвал Довуд-хан. Теперь он был снова спокоен и важен, смотрит своими светлыми водянистыми глазками прямо в лицо, не мигая.

- Садитесь, ождан, — говорит он не спеша, по привычке поглаживая пальцем тонкие усики.— Все время, пока мы служили вместе, я был вами доволен. Особенно хорошо вы руководили военными действиями в Аббасабаде... И вот я рекомендовал вас в качестве командира третьего эскадрона. Моя рекомендация принята.

— А вы, господин подполковник?— не удержался я от вопроса.

Довуд-хан улыбнулся самодовольно и ответил:

— Я получил новое назначение — в штаб. Так что по-прежнему остаюсь вашим начальником.

— Я очень рад, господин подполковник,— быстро ответил я, радуясь, что избавился от такого бестолкового командира.— Мне всегда было приятно сознавать, что я нахожусь под начальством у вас и могу многое почерпнуть из вашего богатого военного опыта, поучиться у вас!

Довуд-хан стал разглаживать усики двумя пальцами, пряча улыбку.

— Вот и хорошо!— сказал он. — А теперь приказ. Вашему эскадрону предстоит занять оборону у восточных ворот города. Да, вы же не в курсе событий. Моаззез-хан схвачен и казнен, но преданные Моаззез-хану люди объединились, и есть данные, что готовится штурм Бодж-нурда. Город объявлен на осадном положении.

— А что, разве людей Моаззез-хана так много?

— Во много раз больше, чем нас здесь, в городе. Но правительство обещает подмогу. Так что идите и, не мешкая, выполняйте приказ.