Вавилонский тиран поджег дымные факелы, и зловонная жидкость устремилась к морю. Но христианские и мусульманские идолопоклонники протянули друг другу руки. Из их общего отрицания учения человечества произошло несчастье. Одними было предано магометанское учение, другими — учение Иешуа. И вообще они способствовали новой жизни Змея. Впоследствии эти змеиные посевы предвещали змеиную жатву по всему миру.

Нострадамус, ринувшийся в десятизвучие, увидел, что огненный пожар вышел далеко за пределы своего источника, раскинул свои шипящие языки над всей Северной Африкой и прорвался с новой силой в Тунисе и Алжире. Вскоре за ними последовали Франция и Испания. Лион, Севилья и Барселона пали под натиском серповидного клинка. Клинок добрался до Парижа и там объединился с людьми Четвертой армии, когда берега Сены были выжжены огненным градом. Второй натиск на Европу исходил непосредственно из Ливии. Третья колонна войск поднялась на борьбу в Месопотамии и Сирии: их ненависть была направлена против Израиля.

Бойня перекинулась в Италию. В то время как Иудея была разрушена и опустошена, серповидный клинок поднялся в долину реки По и не пощадил даже Тосканы. Между тем во Франция стоял миллион вооруженных мусульман. Власть Молоха продолжала держаться, так как смертоносная война проникла, с одной стороны, в Далмацию, а с другой — в Англию. В Боснии, Хорватии и Сербии, где самоуничтожение началось еще при последнем папе римском, дело приняло другой оборот: как православные, так и католики пожинали то, что они посеяли за столетия ненависти, бешенства и жажды власти. На Британских островах вновь стало видно, как из глубины моря всплывали стальные бронированные чудовища. Отчаянно сопротивлялся им английский флот. Вместе с тем на Британию ринулся арктический ледяной вал и от североафриканских портов готовилось еще более страшное мусульманское вторжение.

Все это зрелище резни и бойни Нострадамус наблюдал в своей душе. Вдруг обрывки картин хлынули сплошным потоком, и он узнал, что последняя религиозная война внутри Европейского континента еще не прекратилась. Пострадали Германия, Швеция, Австрия. Полыхала пожаром земля в Азии и Африке. Но после того как бедствие, порожденное персидским Молохом, приняло крайние формы, положение вдруг резко изменилось, и от Испании последовал ответный удар, поистине потрясший планету. Днем Средиземное море принадлежало мусульманам, однако ночью со скалистого Иберийского побережья с шипением вырвались гигантские острые клинья и взяли курс на ливийские и тунисские укрепления. Совращенные персидским Молохом, города рушились под грибовидным облаком — в течение нескольких секунд западный меч уничтожил все, что отпало от учения человечества.

Восточный меч собрал некоторую жатву и в России, но там между небом и землей поднялся разрушительный огненный шар. Это случилось февральским днем уже в третьем тысячелетии. Наследники перса должны были спасаться бегством к берегам Красного моря, где их настигло возмездие человечества, свободного от всех ложных религий. Еще раз над пустыней расцвел облачный гриб, и огненная буря обрушилась на море и разбила головы католическому и мусульманскому идолам.

В северном полушарии сгущались туманы, когда бойня, порожденная безумием священников, прекратилась навсегда. Нострадамус устремился в мягкую спасительную пелену десятизвучия. Ему дозволено было упоение полетом. Все муки закончились с космическим пульсом. Более чем двухтысячелетнее отклонение человека от правильного пути было закончено, люди нашли дорогу к горнему миру. На какое-то мгновение Мишель предположил, что в нем зарождается последнее видение. Но с беспощадной силой он был выброшен из этого лучезарного зрелища и рухнул навзничь на соборной площади Кёльна.

Костер погас сам собой. От невинной жертвы остались обугленные кости на цепях, Мишель дернул вожжи, хлестнул клячу, начав пробираться сквозь толпу глазеющих и буйствующих скотов к ближайшим городским воротам. Только в долине Рейна он сбавил ход. Забившись на ночь под ольху, Мишель так и не смог сомкнуть глаз до утра. На горизонте все еще стояла гигантская тень германского города. Огонь и клубы дыма росли, и казалось, что они пробиваются в грядущие столетия, смешиваясь с ядовитым газом. Лица загорались и пропадали в ночном клубке времени и в следующей половине столетия под тевтонскими башнями кафедрального собора. Лица женщин, поэтов, мыслителей.

Нострадамус заглянул в будущее Германии и увидел, что конфликт существовал и после того, как были сброшены императорские короны, уничтожены крысиные морды, а немецкая столица оказалась перемещена в небольшой городок неподалеку от Кёльна. Мишель слышал, как трубят властные христианские трубы. Снова существовали бедность и беззащитность среди людей, и без того уже принесенных в жертву, и опять осенялось крестным знамением оружие, и снова с грохотом маршировали тевтонцы в дальних уголках страны. Снова хотелось Крестовых походов.

Нострадамус летел дальше и с потерей родины осознавал себя в необозримой толпе другим человеком. К Рейну и Мозелю, грохоча и трясясь, мчалась колымага неделями, без остановки. Лето 1545 года приближалось к межени. На плоскогорье Лангра Нострадамус наконец встретил по дороге беженцев, ехавших в противоположном направлении; на юге Франции снова разразилась чума. От Оверня до Гаскони никто не был застрахован от смерти.

Нострадамус услышал внутренний голос: он будет нужен там. И вместе с тем почувствовал, что время его изгнания истекло, что угроза со стороны Инквизиции уже не имела никакого значения. Он еще раз хлестнул клячу и помчался до ближайшего торгового местечка, где отдал свою клячу и повозку в обмен на чистокровного скакуна. Менее чем за неделю он покрыл расстояние от Роны до Гаронны. Как он услышал, чума свирепствовала больше всего в Тулузе. В начале сентября прибыл туда, и круг, который он начал описывать двадцать лет назад, замкнулся.

Ничего другого он и не ожидал, когда увидел в доме Скалигера закрытые ставнями окна. В душу закралась грусть. Неспешно въехав в Лавеланет, он вдруг пустил коня рысью. Из-под копыт брызгами разлетелось снежное месиво вместе с мелкой галькой. Далеко впереди он видел Монсегюр, вершина которого оказалась в этот час скрыта облаками.

На пути к крепости Нострадамус спешился и сквозь туман — словно во сне — повел коня под уздцы. Наконец он достиг ворот. Но как только привязал жеребца к дереву, время отбросило его назад.

…Вместе с Горним лучиком он раскачивался на послушном камне; в отдалении стоял Юлий, а еще дальше — в темном проеме портала — Рабле. И хотя казалось, что они находились в разных пространствах, у всех троих было нечто общее, согревавшее теплом его собственную душу: как и жена, друзья хотели его увести, укрыть от внешнего мира, от зимы, облечь его в теплые покровы, поскольку он не имел возможности как следует одеваться. Он купался в волнах блаженства, подаренного ими, находясь как бы вне мира и его сущности.

На рассвете, когда Нострадамус пришел в себя, все еще согреваемый внутренним жаром, Монсегюр был залит золотистыми лучами. Картина поразила его до глубины души. В это мгновение им овладела уверенность в том, что в Лавеланете его ждут.

Он спустился в долину и заметил вдали экипаж, приближавшийся со стороны Мирепуа. Перед загородным домом Скалигера он остановил жеребца и не удивился, когда там чуть позже появилась и коляска. Мужчина лет пятидесяти, вышедший из коляски, был огромного роста. Светлые волосы, растрепанные ветром, уже тронула седина, но глаза казались совсем молодыми. Когда незнакомец заговорил, речь его напомнила о древних преданиях, поскольку изъяснялся он на провансальском наречии:

— Я видел, как ты спускался от Монсегюра. А теперь мы встретились перед домом моего друга… Юлия Цезаря де л'Эскаля! Думаю, это не случайно…